— Знаю, она никогда тебе не нравилась, — сказала Маура. — Но если б ты была здесь… и видела, как она умирает… — Маура снова взглянула на Джейн. — Она была в диком ужасе.
— То, что она умерла, — еще не причина любить ее. Теперь она жертва, и я должна сделать все возможное. Но это не меняет моего мнения — она сама накликала на себя беду.
В стекло постучали, и Джейн чуточку приоткрыла окно. Полицейский, взглянув на них, сказал:
— Господин Сансоне там интересуется, закончили его опрашивать или нет.
— Нет, не закончили. Передайте, пусть подождет.
— Судмедэксперт уже сворачивается. К нему будут еще вопросы?
— Если будут, позвоню.
Через стекло Маура увидела, как из дома вышел ее коллега Эйб Бристол. Он проведет вскрытие тела О'Доннелл. Если Эйба что-то и поразило на месте преступления, вида он не показывал. Он остановился на крыльце и, беседуя с кем-то из полицейских, спокойно застегивал пальто и натягивал теплые перчатки. «Эйбу не надо было присутствовать при том, как она умирает, — подумала Маура. — На его пальто нет следов ее крови».
Джейн открыла дверцу машины, и в салон тотчас же ворвалась волна холодного воздуха.
— Ладно, док, — сказала она, выбираясь из машины. — Мы отвезем тебя домой.
— Моя машина осталась в Бикон-Хилле.
— Позаботишься о ней потом. Я нашла тебе провожатого. — Джейн поглядела куда-то в сторону и крикнула: — Отец Брофи! Она готова ехать.
Только сейчас Маура заметила его — он стоял в тени на другой стороне улицы. Брофи направился к ним — сперва просто безликая высокая фигура; его лицо удалось разглядеть, лишь когда он поравнялся с патрульными машинами, отбрасывающими мигающий синий свет.
— С тобой точно все в порядке? — осведомился он, помогая ей выйти из машины. — Может, сначала в больницу?
— Пожалуйста, просто отвези меня домой.
Хотя он подал руку, чтобы поддержать ее, она не ухватилась за нее, и всю дорогу, пока они шли к машине, держала свои руки в карманах пальто. Она чувствовала, как полицейские провожают их взглядами. Вот они — доктор Айлз и тот самый святой отец, опять вместе. Есть ли среди окружающих такие, кто ничего не заметил и не проявлял любопытства по поводу их отношений?
«Да нет в этом ни черта любопытного!»
Маура села на переднее сиденье и, когда он запустил двигатель, уставилась в лобовое стекло, прямо перед собой.
— Спасибо, — только и сказала она.
— Ты ведь знаешь, я бы приехал по первому твоему зову.
— Это Джейн тебе позвонила?
— Да, чему я очень рад. Сегодня тебя должен везти домой друг. А не какой-нибудь полицейский, которого ты едва знаешь.
Он отъехал от обочины, и вскоре ослепительные огни спецмашин растаяли далеко позади.
— Сегодня ты оказалась слишком близко, — мягко заметил он.
— Поверь, я не стремилась к этому.
— Не надо было тебе ходить в этот дом. Лучше позвонила бы в полицию.
— Может, не будем об этом?
— А есть хоть что-нибудь, о чем мы можем говорить, Маура? Или теперь всегда будет только так? Ты перестанешь бывать у меня, не будешь отвечать на мои звонки?
Наконец Маура посмотрела на него.
— Я не становлюсь моложе, Даниэл. Мне сорок один год, единственный мой брак закончился катастрофой, к тому же у меня особый талант заводить безнадежные романы. А я хочу замуж. Хочу быть счастливой. И не могу позволить себе тратить время на отношения, которые ни к чему не ведут.
— Даже если дружба и чувства настоящие?
— Дружба может разрушиться. А сердца — разбиться.
— Да, — со вздохом вымолвил он. — Верно. — Некоторое время они ехали молча. Потом он сказал: — У меня не было намерения разбивать твое сердце.
— А ты его и не разбивал.
— Но я причинил тебе боль. Знаю.
— Мы причинили боль друг другу. Иначе и быть не могло. — И, помолчав, она с горечью прибавила: — Ведь этого требует твой всемогущий Бог, верно?
Маура сказала это, чтобы задеть его, и, судя по тому, что он тут же смолк, она поняла — ее упрек попал в цель. Он не произнес ни слова, даже когда они уже подъехали к ее дому, и когда он свернул на подъездную аллею, и когда заглушил двигатель. Какое-то время он так и сидел молча, потом повернулся к ней.
— Ты права, — сказал он. — Мой Бог требует чертовски много.
И прижал ее к себе.
Ей бы воспротивиться, ей бы оттолкнуть его и выскочить из машины. Но она этого не сделала, потому что слишком долго хотела его объятий, его поцелуев. И всего остального. Это безумие, которое не может обернуться ничем хорошим. Но в этот момент ни здравый смысл, ни Бог — ничто не стояло между ними.
«Не введи нас в искушение». Они целовались всю дорогу, пока шли от машины до дверей ее дома. «Избавь нас от лукавого». Напрасные слова, жалкие песчаные замки, противостоящие неумолимым натискам прилива. Они вошли в дом. Свет она не включила, и, пока они стояли в полумраке прихожей, тьма, казалось, усиливала звуки — их прерывистого дыхания и шуршания их одежд. Она сбросила с себя запятнанное кровью пальто, и оно соскользнуло на пол, превратившись в черное пятно. Лишь слабые отблески уличных фонарей, проникавшие через окно, едва-едва освещали коридор. Больше ничто не освещало их грехопадение, и ничьи глаза не следили за тем, как они сворачивают с пути истинного.
Она направилась в спальню. К своей постели.
Уже целый год кружили они в этом танце и с каждым шагом все ближе подходили к этому мгновению. Она знала душу этого человека, а он знал ее душу, но плоть его по-прежнему оставалась чужой, ни разу не тронутой, не испробованной на вкус. Пальцы скользнули по теплой коже, ощупывая изгибы его спины. По новой территории, которую она жаждала исследовать.
И вот соскользнули остатки одеяний — последняя надежда повернуть назад.
— Маура, — шептал он, покрывая жаркими поцелуями ее шею, ее грудь. — Моя Маура.
Его слова звучали тихо, точно молитва, и были обращены не к Господу, а к ней. Она не ощущала вины, заключая его в объятия. Ведь не она давала обет, который они нарушали, и не ее ждали угрызения совести. «Сегодня, Бог, сейчас он мой», — думала Маура, упиваясь своей победой, слыша, как застонал Даниэл, когда она обхватила его ногами, делая ему больно, подгоняя его. «У меня есть то, что ты никогда не сможешь дать ему, Бог. Я отняла его у тебя. Он мой. Давай же, вызывай своих демонов — мне наплевать».
Той ночью и Даниэлу было наплевать.
Когда их тела наконец достигли разрядки, он упал в ее объятия. Они долго лежали молча. Она видела, как мерцают его глаза в отсветах уличных огней, пробивавшихся в окна спальни: взор его был устремлен во тьму. Он не спал — просто думал. Может, сожалел. Через некоторое время тишина показалась ей невыносимой.
