— Эй, док! — окликнула ее Джейн.
— Да?
— Гляди поосторожней там с Лили Соул.
— А что такое?
— Она или не в себе, или что-то скрывает. — Джейн задумалась. — А может, и то и другое.
Хоть Корсак и закрыл дверь в свою квартиру, Джейн отчетливо слышала дробный ритм музыки «диско», будто бы за стеной бешено колотилось сердце какого-нибудь великана. Хозяину дома было пятьдесят пять, он перенес сердечный приступ, и, возможно, песня «Остаться в живых»
[31]
подходила ему как нельзя лучше. Джейн постучала в дверь, содрогаясь при мысли увидеть Корсака в домашнем облачении.
Он открыл дверь, и она уставилась на его блестящую шелковую рубашку с кругами от пота под мышками. Воротник расстегнут, из-под него видна грудь — волосатая, как у гориллы. Единственное, чего ему недоставало для завершения образа, — золотой цепочки на толстой шее.
— Слава Богу, — вздохнул он.
— Где они?
— Все там же, на кухне.
— И все еще живы, надеюсь?
— Они так кричали, так кричали. Ну и дела, никогда бы не подумал, что твоя мама может так выражаться!
Джейн прошла в дверь — и окунулась в полумрак, разреженный яркими лучами света, отражавшегося от бессчетных сверкающих граней кружившего под потолком шара. В полутьме она разглядела с десяток скучающих гостей: одни стояли и потягивали спиртное, другие сидели на диване и машинально уплетали картофельные чипсы, предварительно обмакивая их в соус. Джейн впервые оказалась в доме новоиспеченного холостяка Корсака и тут же застыла на месте, потрясенная представшим перед ее глазами зрелищем. Стальной журнальный столик со столешницей из затемненного стекла и белый ворсистый ковер под ним. Большущий телевизор со стереоколонками, такими огромными, что, казалось, водрузи на одну из них крышу, и вполне сошло бы за дом. И кругом черная кожа — везде-везде. Даже от стен тянуло тестостероном.
Затем сквозь бодрый ритм песни Джейн расслышала два громких голоса — на кухне.
— Ты не останешься здесь в таком виде. Какого черта! Думаешь, тебе снова стукнуло семнадцать?!
— Да какое ты имеешь право мне указывать, Фрэнк!
Джейн вошла на кухню, но родители ее даже не заметили — настолько они были заняты друг другом. «Что же она с собой сделала!» — изумилась Джейн, глядя на Анжелу в узком красном платье. С каких это пор она стала носить туфли на шпильках и красить веки зелеными тенями?
— Ведь ты уже бабка, Господи Боже мой, — возмущался Фрэнк. — И как только можно показываться на людях в таком наряде? Ты погляди на себя!
— По крайней мере хоть кто-то смотрит на меня. Ты ведь этого никогда не делал.
— Да у тебя же сиськи из платья вываливаются!
— Я думаю так: если есть чем гордиться — надо гордиться.
— И что ты хочешь этим доказать? Что ты и этот детектив Корсак…
— Спасибо. Винс хорошо со мной обращается.
— Мама! — воскликнула Джейн. — Папа!
— Винс?! Значит, ты уже зовешь его Винс?
— Эй! — еще раз окликнула их Джейн.
Только сейчас родители обратили на нее внимание.
— Ой, Джени! — проговорила Анжела. — Ты все-таки приехала!
— И ты знала об этом? — изумился Фрэнк, глядя на дочь. — Ты знала, что твоя мать пустилась во все тяжкие?
— Ха! — усмехнулась Анжела. — Да кто бы говорил!
— И ты позволила родной матери выйти из дома в таком виде?
— Ей пятьдесят семь, — сказала Джейн. — И что, я должна измерять длину ее платьев?
— Это… это же неприлично!
— Хочешь, я скажу, что неприлично? — возмутилась Анжела. — Это ты всегда вел себя неприлично — украл мою молодость, красоту и в конце концов вышвырнул меня на помойку. Это ты всегда норовил сунуть свой член в первую попавшуюся бабью задницу!
«Неужели я это слышу от мамы?»
— И у тебя еще хватает наглости говорить мне, что неприлично! Давай, иди к ней. А я остаюсь здесь. Хоть раз в жизни отведу душу. И уж повеселюсь на славу!
Анжела повернулась и, цокая шпильками, вышла из кухни.
— Анжела! Вернись немедленно!
— Папа! — Джейн схватила Фрэнка за руку. — Не трогай ее!
— Надо же ее остановить, пока она вконец не опозорилась!
— Не опозорила тебя, ты хочешь сказать.
Фрэнк вырвал руку.
— Она же твоя мать. Ты могла бы сделать ей внушение.
— Она пришла на вечеринку, что тут такого? Она же преступлений не совершала!
— Ее платье — вот где преступление. Хорошо, я успел вовремя, она еще не успела выкинуть ничего такого, о чем бы потом пришлось жалеть.
— А ты-то что здесь забыл? Как узнал, куда она собралась?
— Она сама сказала.
— Кто — мама?
— Позвонила, сказала, что все мне прощает. Что я могу резвиться, сколько мне заблагорассудится, и что она тоже собирается повеселиться. Сегодня на вечеринке. А еще сказала, что мой уход для нее — лучший подарок в жизни. И вот я спрашиваю, что, черт возьми, у нее с головой?
«А то, — подумала Джейн, — что мама решила отомстить по полной программе. И показывает, ей-де наплевать, что ты смотал удочки».
— А этот малый, Корсак, — спросил Фрэнк, — он ведь моложе?
— Всего на несколько лет.
— Ты что, перешла на ее сторону?
— Я ни на чью сторону не переходила. Просто, по-моему, вам пора отдохнуть друг от друга. Пожить какое-то время отдельно. Уходи, ладно?
— Я не хочу уходить. Пока мы не разберемся до конца.
— Ты не имеешь права ни в чем ее упрекать. Сам знаешь.
— Она моя жена.
— А что скажет на это твоя подружка?
— Не называй ее так.
— И как же прикажешь ее называть? Подстилка?
— Ты же ничего не понимаешь.
— Я знаю только, что мама хочет немножко развлечься. Ей этого не хватает.
Он махнул рукой в сторону гостиной, откуда доносилась музыка.
— И ты называешь это развлечением? Да там же настоящая оргия!
— А как назвать то, чем занимаешься ты?
Фрэнк тяжело вздохнул, опустился на стул. И уронил голову на руки.
— Беда-то какая! Вот уж жуткая ебаная ошибка!
Джейн посмотрела на него, потрясенная тем, что он употребил слово на букву «е», а вовсе не сожалением, прозвучавшим в его голосе.
— Ума не приложу, что теперь делать, — проговорил он.
