Они вошли в гостиничный бар, где свет был приглушен, так что Джейн не сразу заметила Брофи — он, как всегда, сидел за одним из столиков. Только когда глаза Джейн привыкли к полумраку, она его разглядела.
Даниэл был не один.
Рядом с ним сидел мужчина, который теперь встал из-за стола — рослая, внушительная фигура в черном. Энтони Сансоне был известным затворником и так заботился о неприкосновенности своей частной жизни, что редко появлялся на людях. Но вот он стоял перед ними, в гостиничном баре, и не скрывал своего горя.
— Могли бы позвонить мне, детектив, — упрекнул ее Сансоне. — И попросить о помощи.
— Простите, — ответила Джейн, — я об этом не подумала.
— Я тоже был другом Мауры. Знай я раньше, что она пропала, я бы мигом прилетел из Италии.
— Вы все равно ничего не смогли бы сделать. Никто из нас не смог. — Джейн посмотрела на Брофи. Тот сидел молча, с каменным лицом. Двое мужчин всегда друг друга недолюбливали, но в память о Мауре заключили перемирие.
— Мой самолет ждет в аэропорту, — сообщил Сансоне. — Как только выдадут тело, мы все полетим домой.
— Это будет сегодня во второй половине дня.
— Тогда я сейчас позвоню своему пилоту, надо его предупредить. — Сансоне горестно вздохнул. — Сообщите мне, когда можно будет лететь. Мы отвезем Мауру домой.
Четверо пассажиров примолкли, сидя в комфортабельном салоне самолета, который уносил их на восток, в ночь. Может быть, все они думали, как и Джейн, еще об одной, невидимой пассажирке, которая летела внизу, в холодном и тесном грузовом отсеке, в гробу. До этого Джейн никогда не летала на частных самолетах. Если бы не печальный повод, ее бы порадовали мягкие сиденья из натуральной кожи, пространство для ног между креслами и всякие приятные мелочи, обычно доступные только богатеям. Но даже когда стюард принес ей на фарфоровой тарелочке сандвич с идеально прожаренным ростбифом, она сжевала его машинально, даже не почувствовав вкуса. Джейн с утра ничего не ела, но была не голодна — она просто перекусила, чтобы поддержать силы.
А Даниэл Брофи даже не притронулся к еде. Сандвич так и лежал перед ним на тарелке. Он смотрел в ночь, его плечи поникли от горя. И, конечно же, от чувства вины. Он винил себя, представляя, что случилось бы, выбери он любовь, а не долг. Мауру, а не Господа Бога. И вот теперь женщина, которой он дорожил, превратилась в обугленное тело, запертое в грузовом отсеке у них под ногами.
— Когда мы прилетим в Бостон, — сказал Габриэль, — нам придется кое о чем подумать.
Джейн, глядя на мужа, только удивлялась, как ему удается при любых обстоятельствах сосредоточиться на главном. В такие моменты, как сейчас, она вспоминала, что вышла замуж за морпеха.
— О чем подумать? — спросила она.
— О похоронах. Известить родных. Должны же быть родственники, которых надо позвать.
— У нее нет родных, — сказал Брофи. — Только ма… — Он замолк, не договорив слово «мать». Как не стал бы произносить имя женщины, о которой все сейчас подумали: Амальтея Лэнк. Два года назад Маура разыскала свою биологическую мать, о которой раньше ничего не знала. В конце концов поиски привели ее в женскую тюрьму в Фрэмингэме. Она увидела женщину, виновную в ужасающих преступлениях. Амальтея не та мать, которой можно было гордиться, и Маура никогда не рассказывала о ней.
— У нее нет родных, — на этот раз уверенней повторил Даниэл.
У нее есть только мы, подумала Джейн. Ее друзья. У Джейн есть муж и дочка, родители и братья, а у Мауры было всего несколько близких людей. Любовник, с которым она встречалась тайком, и друзья, которые на самом деле ровно ничего о ней не знали. Это горькая правда, которую Джейн все же должна признать: «Я ее совсем не знала».
— А как же ее бывший муж? — поинтересовался Сансоне. — Вроде бы он все еще живет в Калифорнии.
— Виктор? — Брофи горько усмехнулся. — Маура не уважала его. Вот уж кого она точно не хотела бы видеть на своих похоронах.
— Откуда нам знать, чего она на самом деле хотела? Какова была ее последняя воля? Она не была набожной, так что, думаю, она бы заказала гражданскую панихиду.
Джейн покосилась на Брофи — лицо его превратилось в застывшую маску. Вряд ли Сансоне сказал это в пику священнику, тем не менее в воздухе запахло ссорой.
— Хоть она и отступилась от церкви, но веру уважала, — сухо ответил Брофи.
— Маура была ученой до мозга костей, святой отец. Уважать религию еще не означает верить. Да ей смешна была бы даже сама мысль о богослужении на ее похоронах. К тому же, думается, неверующих не разрешают хоронить по католическому обряду.
Брофи отвернулся.
— Да, — нехотя согласился он. — Таковы правила.
— Остается еще вопрос, что лучше: похороны или кремация. Мы знаем мнение Мауры на этот счет? Она с кем-нибудь из вас об этом говорила?
— С какой стати? Она же была молода! — Голос Брофи неожиданно дрогнул. — В сорок два года кто станет думать о том, как поступят с твоим телом после смерти? И никто не ломает голову, кого позвать или не позвать на похороны. В этом возрасте люди заняты своей жизнью. — Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну.
Долгое время никто не произносил ни слова. Единственный звук, который был слышен в салоне, — гул двигателей самолета.
— Тогда нам придется выбирать за нее, — проговорил наконец Сансоне.
— Нам? — удивленно переспросил Брофи.
— Я всего лишь предлагаю свою помощь. И необходимые средства, сколько бы это ни стоило.
— Не все можно купить за деньги.
— А вы полагаете, я что-то навязываю?
— А иначе зачем вы здесь? Для чего вы примчались с этим своим частным самолетом и всем тут распоряжаетесь? Потому что все можете?
Джейн коснулась его руки:
— Даниэл, не надо. Успокойтесь.
— Я здесь потому, что Маура мне тоже была дорога, — ответил Сансоне.
— И вы недвусмысленно дали об этом понять нам обоим.
— Отец Брофи, мне было совершенно очевидно, кому Маура отдает предпочтение. Что бы я ни сделал, что бы ни предложил, — не отменяет того факта, что она любила вас.
— Но вы всегда ждали в сторонке. Ждали удобного случая.
— Удобного случая предложить свою помощь, если она ей понадобится. Помощь, о которой она никогда не просила при жизни. — Сансоне вздохнул. — Если бы только она попросила. Я бы…
— Спасли ее?
— Я не могу повернуть время вспять. Но мы оба знаем, что все могло сложиться иначе. — Сансоне в упор посмотрел на Брофи. — Она могла быть счастливее.
Лицо Брофи залила темная краска стыда. Сансоне сказал суровую правду, но это не было новостью для всех, кто знал Мауру, для всех, кто следил за ней последние несколько месяцев и видел, как ее худенькая фигурка становится все более хрупкой, а улыбка окрашивается грустью. Она не одна носила в себе эту боль: Джейн видела в глазах Даниэла ту же печаль, к которой примешивалось чувство вины. Он любил Мауру, но сделал ее несчастной — и признавать правду было еще обиднее, потому что на это указал Сансоне.
