Уехать в город не могла, потому что мама с отчимом еще месяц назад умотали отдыхать в Европу, и назад планировали только к сентябрю, когда моей младшей сестре необходимо будет идти в школу.
Квартиру они на это время сдали.
Да и потом я тоже возвращаться не планировала. Хотела в сентябре начать поиски работы, пусть не по специальности, потому что кто возьмет молодого специалиста, дизайнера-графика, на хорошую работу? Да еще и с моей особенностью.
Потому мне самая дорога была в рекламные агентства, или типографии, где была возможность выполнять несложные заказы и общаться с клиентами посредством электронной переписки.
Платили там немного, но все же я рассчитывала, что удастся снять комнату, откладывать немного на интересные курсы повышения квалификации, набираться опыта и попутно заниматься поиском хорошей работы.
Но все это — не ранее сентября, потому что в квартиру не попасть, а жить мне где-то, до того момента, пока не решу жилищный вопрос, надо было.
Боже, почему я так долго вообще тянула?
Но вот проявила слабость. Очень мне хотелось после окончания колледжа, перед взрослой жизнью, вернуться в детство. Насытиться бабушкиной бесконечной лаской, ее любовью, природой родного села, глубоким темным летним небом с миллионом звезд, падающих на меня…
Казалось, что стоит провести лето, как обычно, и запас жизненной энергии будет восполнен, его хватит на все. На все мои планы.
И вот теперь мне еще полмесяца нужно как-то здесь… Существовать.
А затем уехать и вообще забыть про мое любимое место силы.
Потому что его больше нет. Уничтожено.
За что? Почему?
Я плачу все горче и горче, а бабушка поит меня травками, взятыми у тети Мани. И вздыхает тяжко.
Она, как никто, понимает, насколько памятливые в деревне люди. И насколько тяжело мне будет восстановить доброе имя.
Не просто тяжело. Невозможно.
Шанс на новую жизнь
— Мы не можем вернуться раньше, мам, — отрывисто отвечает мама бабушке по телефону. Звук разносится по всему дому, так что я волей-неволей слушаю. И вздрагиваю от холодности в голосе мамы.
В принципе, могла бы и привыкнуть за столько лет, но все равно цепляет. Особенно сейчас, когда мне очень-очень нужна ее поддержка.
— Марина, вот вы там по европам своим катаетесь, а тут девчонку со свету сживают! — бабушка голос не повышает, наоборот, старается говорить тихо и, подозреваю, косится в сторону моей комнаты. Не хочет лишний раз тревожить.
Но маме на все эти предосторожности плевать, она орет в трубку, не пытаясь хотя бы немного приглушить звук:
— А нехер было по кустам с парнями лазить! И вообще… Не ожидала я от нее такого. Ишь ты, тихоня-тихоня, а все туда же! Еще надо проверить, не беременная ли. Только этого мне не хватало! И куда ты смотришь там, мам?
Я вздрагиваю от несправедливости и начинаю тихо плакать, уткнувшись лицом в подушку.
В кухне бабушка посылает свою дочь матом в «ее сраную Европу» и клянется, что если она «или твой хахаль переступят порог дома, то поганой метлой вымету!».
После этого отключается и какое-то время раздраженно гремит посудой.
Затем заглядывает ко мне.
— Слышала, что ль?
Я не отвечаю, не поворачиваюсь, чтобы не видно было, насколько больно по мне мамины слова ударили.
Бабушка вздыхает, присаживается на кровать, гладит по плечу:
— Не слушай ее, дура она. Вот нельзя так про дочь родную… Но не в нашу породу пошла, дура-дурой… В папашу своего заполошного. Тот тоже, бывало, выжрет самогонки бутыль — и ну по селу скакать с гармошкой. Все думал, что первый парень на деревне. Был когда-то, это да. Потому и глянула на него ласково… А мне за то, что матерью твоей забеременела, бабка ремнем всю спину ободрала… Батюшка мой вступился, отобрал… Сильный был человек, Царство ему небесное… Сказал, ничего страшного, путь рожает. Кровь наша, говорил…
Она гладит мне плечо, а я затихаю, не шевелясь, слушая историю, которую бабушка никогда не рассказывала. Она вообще не очень любит вспоминать своего первого мужа, отца моей мамы, да и свою семью тоже.
И эта откровенность ее — словно дар мне, непутевой, знак того, что семья поддержит, семья — за меня. Мои предки, стеной за спиной встающие. И становится легче. Правда, легче.
— А Мишка-то, — продолжает бабушка, — как узнал, что я тяжелая, обрадовался… Жениться собрался. К отцу своему пошел. А тот оглоблю схватил, да погнал его по деревне. Кричал, что не достоин он нашей семьи. Опозорит… Тоже хороший был человек. Хоть и запойный пьяница. Потом мы с Мишкой поженились, потом мамка твоя родилась… Эх, неправильно я ее воспитывала. Пороть надо было, пока поперек лавки лежала, а потом уж поздно было… Ну ты не плачь больше, Майк, слышь? Не к лицу тебе это. Ты, слава Богу, в меня пошла, в батюшку моего, в нашу породу, Сомовых. А Сомовы — это тебе не пьянь подзаборная. Нас всегда уважали. И тебя уважать должны. Оступилась, подпустила близко к себе тварь… Бывает. Ты у меня чистая же, неиспорченная, людям веришь. А люди — они недобрые. И тебе надо строже быть. Не пускать к себе, поняла? Урок тебе будет, Майка. Урок.
Голос бабушки журчит тихо-тихо, спокойно так, и я успокаиваюсь. Предательство мамы, очередное в моей жизни, уже не так остро ощущается.
— Хозяева! Галя! — голос тети Мани разрушает нашу тишину, — дома, что ль?
— Дома, дома, — бабушка торопливо встает и идет встречать гостью. Дверь в мою светелку прикрывает заботливо.
Я укрываюсь с головой пледом, стараюсь выровнять дыхание и, может, уснуть.
Голоса бабушки и тети Мани звучат глухо. Что-то они на кухне обсуждают. Меня, наверно, опять. Я теперь на деревне — главная тема для разговоров.
Гадко как, гадко, гадко!
Скукоживаюсь под теплым лоскутным пледом, обхватываю себя руками. И, кажется, в конце концов засыпаю.
— Ну чего, лежишь все? — голос тети Мани вырывает из дурмана, заставляет подпрыгнуть на кровати, сонно вытаращив на гостью глаза, — не прыгай, чего ты? Дело у меня к тебе.
Протираю лицо руками, пытаюсь пригладить волосы, торчащие в разные стороны, прийти в себя. Дело… Какое дело может быть у деревенской ведьмы ко мне?
Тетя Маня присаживается на кровати, смотрит на меня внимательно, а затем продолжает:
— Племяш мой, которого ты видела, помнишь? Приезжал тут недавно… Так вот. У него бизнес свой. Большущий. Дома он строит по всей стране. И нужен ему художник. Ну, или как это там называется? Дизайнер по домам, во!
Я смотрю на нее, пытаясь осознать слова, потом торопливо подхватываю блокнот, пишу: «Архитектор?»
Тетя Маня читает, отвечает:
— Нет! Тот, кто внутри делает дизайны. Он видел твою картину, помнишь, ты мне дарила? Я ж ее на видное место повесила, так ему сильно понравилось! Говорил, талант большой. Еще чего-то говорил, но я не запомнила… Я ему тут позвонила, спросила, возьмет он тебя, так он согласился. В понедельник, сказал, ждет тебя в офисе.
