И массивную громаду хищника, делающего со мной все, что ему так хочется…
А затем мне становится одновременно сладко-сладко и остро-остро, спина выгибается сама собой, непроизвольно, пальцы поджимаются, а бедра трясет мелкой дрожью… Я не понимаю, что со мной, не могу это контролировать… Хотя, что я вообще сейчас могу контролировать?
Темирхан садится на колени и подтягивает мое дрожащее, безвольное тело к себе ближе.
Я не смотрю, не смотрю, не смотрю…
Потолок отражает наши сплетенные тела, словно в черно-белом оттиске…
И этот вид сводит меня с ума.
А затем Темирхан делает мне больно.
Очень! Очень больно!
Настолько, что, если б я умела говорить, то сорвала бы связки от крика. Но эта возможность потеряна была еще в детстве, а потому я только выгибаюсь еще сильнее, задираю бессильно руки к кожаному подлокотнику дивана и чуть ли не на мостик встаю.
Так больно, господи, почему так больно? Так разве должно быть? Зачем он так?
Ощущаю, как во мне движется нечто настолько огромное, что первое впечатление, будто я — не я, а беспомощная бабочка на обжигающей игле. Меня заполняют, заполняют, заполняют… Кажется, что сейчас сознание потеряю от происходящего… Но нет.
Смотрю бессмысленно в потолок.
Там огромный мужчина безжалостно держит меня за бедра, и его крупные руки смотрятся кандалами на белой коже. Оковами.
Неожиданно Темирхан меняет позу, наваливаясь сверху, смотрит жадно в мокрые от слез глаза, а затем молча целует. И одновременно двигается. Медленно сначала, аккуратно, но я каждый сантиметр чувствую и вздрагиваю, потому что больно. Он движется назад — больно, но невыносимое облегчение.
Он мягко скользит вперед — больно! Опять назад — ай… не надо больше, а? Опять вперед… Если бы я могла стонать…
Его язык движется во мне в том же темпе, что и член.
Медленно, плавно, лениво даже. И я со вздохом подчиняюсь. Расслабляю губы, позволяя брать себя. И неожиданно эти синхронные движения начинают успокаивать напряженное тело.
Нет, мне все еще больно. Очень больно. Но это уже ощущается, как… неизбежность? Как что-то из разряда больно-больно-больно-сладко.
Это еще не удовольствие, и сомневаюсь, что оно вообще когда-нибудь будет, но воспоминание о недавней чувственной ласке, которую подарили его губы, запускает внутри утешительные афтешоки. А еще Темирхан при каждом движении что-то такое задевает в моем теле, отчего меня точечно бьет дрожью. Не скажу, что приятной, но очень будоражащей.
Я ловлю себя на том, что уже не так больно, мой Большой Босс движется неумолимо и мощно, словно машина, целует меня, не переставая, губы уже горят огнем от его жесткой щетины, но это мне нравится. В отличие от того, что происходит внизу, эта боль как раз из разряда сладких.
— Русалка моя, — хрипит мой Босс, — я не могу больше… Прости…
Я не понимаю сначала, за что он просит прощения…
А через мгновение — понимаю.
Ласки больше нет, нежности и чувственности — тоже.
Только жесткие движения, только грубые руки, фиксирующие запястья над головой… Это похоже на насилие, но жадный поцелуй мешает думать про такой сценарий.
Я просто покоряюсь стихии и послушно обхватываю ногами бедра неистово терзающего меня мужчины.
Что-то подсказывает мне, что скоро все закончится.
Все и в самом деле завершается. Темирхан резко покидает мое тело, смотрит на мое запрокинутое к потолку лицо и несколько раз проводит кулаком по члену.
Ощущаю, как живот заливает теплой жидкостью, перевожу взгляд с потолка на своего первого мужчину…
И покорно раскрываю губы, потому что Темирхан опять хочет меня поцеловать…
Мы целуемся, уже мягко, без напора и жести, я обнимаю его, стараясь не обращать внимания на болезненную тягу внизу живота…
Огромное тело моего Босса дарит тепло, оно невероятно горячее.
На нем приятно лежать…
Спать…
И ни о чем не думать…
Мы в ответе за тех…
Русалочка моя спит, грудь, мягкая, усыпанная веснушками, похожая на два вкусных пирожных с коричной посыпкой, мерно поднимается и опускается.
Рыжие волосы закрыли лицо.
На тонкой шее, справа, нехилый такой засос, с красными вкраплениями. На него почему-то приятно смотреть. Он — словно тавро принадлежности.
Знак, что эта женщина занята. Что она — моя.
Все остальное — тоже соответствует праву собственности.
Обстановка моей квартиры, словно обрамление для драгоценной картины. Для моей русалки.
Черные простыни — фон. На них ее кожа смотрится еще нежнее. Еще невиннее.
Моя русалочка чуть морщится во сне, и я с усилием отвожу взгляд. Наверно, пугаю ее, рассматривая, словно маньяк, животное дикое.
Но куда деваться, если я такой и есть?
Сначала поймал, потом поимел, да так, что девчонка вырубилась от усталости и напряга.
А я, не будь дурак, ее на руки — и сюда, к себе.
Как из клуба через спец-выход, который есть в каждом випе, тащил — отдельная песня. Хорошо, что Тимурка не видел, вот бы кто поржал надо мной, придурком спятившим.
Но что было делать?
Не оставлять же ее там, в випе? В любой момент могли зайти, увидеть ее, маленькую такую, спящую, беззащитную…
Да и не хотел я ее там оставлять. И сам не хотел оставаться.
Потому решение было очевидным.
Русалка мягко потерлась только о мою грудь носиком и не проснулась.
А я укутал ее поплотнее в плед, который обнаружил в випе, да так и унес.
Хорошо, что дело было уже поздней ночью, и зрителей, кроме охраны, не нашлось. А охрана у меня не болтает.
В квартире я уложил совершенно голенькую русалку на постель, укрыл покрывалом.
И вышел в кабинет, чтоб отдать нужные распоряжения. Вещи из випа забрать, заплатить по счетам, заткнуть рты прислуге.
Короче говоря, Тимурке отдохнуть не удалось. Это хорошо, что еще догадался рот на замке держать и вопросов лишних не задавал, а то я бы его чем-нибудь дополнительным озадачил, сто процентов.
После, утряся незначительные моменты, вернулся в основному.
Постоял возле кровати с мирно спящей на ней русалочкой, полюбовался на дело рук своих… Попытался испытать чувство сожаления и стыда.
Нихрена не испытал.
Разделся и лег рядом, уткнувшись в вкусно пахнущую макушку русалки.
Удивился в очередной раз, каким образом ей удается после чада клуба, дыма випа и прочих посторонних запахов, так офигенно и цепляюще пахнуть свежей озерной водой и нежными кувшинками.
