Что-то многовато в последнее время у него таких нестыковок. Расслабился парнишка. Ничего, напрягу по самое не балуйся.
С Викой он сработал оперативно, конечно, мне даже не пришлось вмешиваться.
Просто развернул ее и на глазах у всего холла жестко приказал сдать пропуск и в течение часа передать дела заместителю.
И парнишку к ней толкового приставил, чтоб она именно своим делом занялась, а не моталась по всему офису и не портила воздух.
Вика, конечно, пыталась его обогнуть и добраться до меня, но мне к тому времени было на нее глубоко похер, у меня перед внутренним взором только огромные глаза русалочки стояли.
И инстинкт охотника бушевал.
Сбежала, хитрая такая, под шумок.
И взглядом меня наградила очень даже говорящим. Пугливо-тоскливым.
Этот вопрос тоже надо было прояснять. Хорошо, что удалось это сделать быстро. Вика, сучка… Маловато я как-то ей внимания уделил при расставании. Ничего, поправлю.
Вот более серьезные вопросы решу — и разберусь со всем второстепенным.
Получается, мое решение привезти русалочку сюда было самым правильным.
Подальше ото всех.
Вот только я свою выдержку переоценил.
Думал, что смогу удержаться, смогу просто поговорить.
Но русалка неожиданно подала голос.
И это толкнуло за грань.
Когда невозможно молчать. Часть 2
Мне было тринадцать, когда это случилось.
Кажется, ничего особенного, обычный день…
Я гуляла с сестрой во дворе и в один момент увидела, как к ней подбегает здоровенная незнакомая собака. Меня поразило, что у псины была вся морда в какой-то пене, да и вообще странное поведение. Ее мотало из стороны в сторону, глаз за колтунами на косматой башке не было видно.
А мы как раз накануне в школе на ОБЖ проходили признаки бешенства у животных.
Я смотрела, как к сестре, мирно играющей в песочнице, несется псина, роняя с языка тягучие белые слюни, и понимала, что ничего не успеваю. Слишком далеко нахожусь. Не добегу! Сейчас сестренка поднимет голову, увидит собаку и закричит…
Сердце зашлось диким стуком… И я поняла, что кричу. Громко, очень громко, как никогда в жизни не кричала!
Кричу и машу руками!
Сестренка подняла голову от песка, повернулась на мой крик и удивленно скривила губки, готовясь заплакать.
Собака, уже заметившая меня и потрусившая в нужном направлении, опять посмотрела на маленькую девочку в песочнице.
Тогда я закричала еще громче. И побежала в сторону собаки.
Больше я ничего не помню. Бросок собаки, боль от укуса и мои попытки отвести от себя оскаленную дикую морду истерлись из памяти.
Пришла в себя в больнице. Голос был сорван, но в тот момент никто на это не обращал внимания. Проводилось полноценное лечение от бешенства, на кону стояла моя жизнь, а потому на все остальное просто не было времени.
А затем, когда я пришла в себя и попробовала говорить… Не получилось выдавить ни звука.
Опять были обследования, лечение, теперь уже психотерапевтическое, потому что с речевым аппаратом у меня все было нормально.
Я все слышала, все понимала. А вот говорить не могла.
Еще год я ходила к различным врачам, со своим диагнозом «психогенный мутизм». Большинство специалистов утверждало, что со временем способность разговаривать ко мне должна вернуться.
Но вот когда… Обычно сроки ставили от нескольких месяцев до года, а затем случай считался уже вне лечения.
Вот так я и оказалась вне лечения.
У бабушки в деревне как раз поселилась тетя Маня, которую все считали ведьмой, и мама начала меня туда возить все чаще, а затем вовсе оставила на два года, переведя в деревенскую школу.
Тетя Маня ничего не обещала, но регулярно поила меня какими-то травками. От них не было особенного толка, но мама успокоилась, решив, что сделала все, что могла. К тому же, сестра подрастала, требовала все больше внимания… И не была немой дурочкой.
Потому со мной перестали возиться, пустив ситуацию на самотек. Я доучивалась в городе, каждое лето неизменно приезжая в деревню.
Мне было там легче и спокойней, чем дома.
Почему-то я все время чувствовала себя виноватой перед мамой, что не могу никак заговорить и создала столько проблем. Мама не попрекала, но… Это как-то чувствовалось. Тяготило. И я всех тяготила дома. Маму, отчима, а затем и сестру.
А бабушке было все равно, говорю я или нет, она меня всякой любила.
Вот так и получилось, что с тринадцати лет голос я свой не слышала.
И потому то, что сейчас получается застонать, для меня — потрясение!
Даже большее, чем то, что делает со мной Большой Босс.
Я настолько в шоке от происходящего, что даже не сопротивляюсь, хотя вот только недавно бурно, насколько это возможно в моем случае, конечно, протестовала против… интима.
А то, что сейчас будет интим — очевидно.
Не зря же с меня брюки слетели с такой скоростью, что даже отследить их путь не успела.
Я чувствую, как горячие ладони раздвигают голые ноги, непроизвольно выгибаюсь и… поглощенная невероятным событием, пробую опять подать голос.
Но безуспешно! Безуспешно!
Неужели, это было разово? Неужели, это просто от переизбытка эмоций?
Конечно, врачи все, как один говорили, что такое возможно. Что я вполне способна заговорить в какой-то напряженный эмоциональный момент… Но… разве сейчас — самый напряженный?
Разве не тот, когда Большой Босс меня первый раз взял?
Если уж тогда я не заговорила, то сейчас…
Ах, черт!
Темирхан отслеживает мои эмоции и, клянусь, прекрасно их понимает, потому что пальцы его касаются промежности в самый нужный момент!
Как раз, когда я уже готова зарыдать от отчаяния.
И рыдание мое, неудавшееся, тут же переходит в стон.
Громкий такой! Который ни с чем не перепутаешь! И случайным его не назовешь.
— Ух ты… Да ты — громкая девочка, да, русалка? — хрипит Биг Босс и еще разочек проводит большим жестким пальцем прямо там, внизу. Да так правильно, черт, так нужно, что я выгибаюсь и шире раздвигаю ноги, подаваясь к нему. Сама! Бесстыдно! Словно… Словно кошка, которая требует кота.
Ужас, сладкий и порочный, охватывает все тело, и теперь мне откровенно плевать на то, что уже умею издавать звуки.
Я не делаю это специально, для того, чтоб проверить, не померещилось ли.
Я вообще себя не контролирую.
