Остался в истории штурм немецких позиций отрядом лейтенанта Гурена Григорьянца, который сам по себе являлся фигурой, прямо скажем, экзотической. До войны работал… заведующим парикмахерской при банно-прачечном комбинате в Ашхабаде, рядом с альпинизмом и близко не стоял. Зато успел четыре года, с 1929-го по 1933-й, провести в заключении, куда попал за убийство жены, однако был по каким-то смягчающим обстоятельствам освобождён со снятием судимости. Впрочем, никакой связи между ашхабадской баней, «посадкой» Григорьянца и событиями на Эльбрусе никем не обнаружено.
27 сентября отряд Григорьянца численностью до ста человек под прикрытием пулемётного и миномётного огня (миномёты располагались прямо на леднике) сумел подобраться к «Приюту одиннадцати» на расстояние примерно ста метров, то есть почти вплотную. Немцы обнаружили отряд, открыли встречный огонь: на Elbrushaus также находились пулемёты, миномёты и даже артиллерийское орудие, и продвижение наших бойцов вперёд остановилось. Лейтенант дважды поднимал солдат в атаку, потеряв при этом три четверти личного состава и получив ранение в ноги. Вечером под прикрытием темноты и тумана остатки отряда попытались отойти, но добраться до Баксанского ущелья смогли только четверо: остальные провалились в трещины, были убиты, ранены или замёрзли в горах. Погиб и Гурен Григорьянц…
В начале 43-го, как мне письменно растолковали исторические документы, а устно – ветеран «Эдельвейса» Георг Швильм, немцы под угрозой окружения ушли с Кавказа. И теперь уже перед нашими бойцами встала задача снятия флагов с вершин. Столь же символическая, как и для егерей при их установке. А скорее даже более символическая: за полгода на высоте более 5600 метров под сильнейшими ветрами от стягов остались разве что отдельные куски материи.
Операцию поручили специальному отряду из 20 военных альпинистов под руководством опытного восходителя, военного инженера 3 ранга Александра Гусева. Именно его вспоминал Грот в своем дневнике. 13 и 17 февраля 43-го две группы (одну возглавлял сам Гусев, а другую – лейтенант Николай Гусак) стартовали с «Приюта одиннадцати» и взошли сначала на Западную, а затем на Восточную вершины Эльбруса. Выдернули изо льда древки с лоскутьями символики Рейха и установили советские полотнища.
Я видел и слышал Гусева в 92-м, правда, не на «Эльбрусиаде примирения», куда он не сумел поехать, а в Москве. Ещё ранее, в 1980-м, Александр Михайлович издал книгу «Эльбрус в огне» – мемуары о тех самых местах и боях 1942–1943 годов. И в книге, и в публичных выступлениях уважаемый учёный, доктор математических наук, профессор, заведующий кафедрой физики моря МГУ им. Ломоносова, альпинист и полярник излагал события примерно так же, как и материалы Музея обороны Приэльбрусья.
– Когда мы в феврале сорок третьего, выполняя задание командования, достигли «Приюта одиннадцати», мы увидели, что его здание повреждено бомбами, фасад изрешечен пулями, исковеркан осколками, крыша с дизельной станции снесена взрывом. Всё это – следы наших ударов с воздуха. Метеостанцию рядом с «Приютом» фашисты разрушили. Они запакостили все помещения до предела, но нам удалось разместиться в нескольких уцелевших комнатах. И это пришлось весьма кстати – надвигалась непогода…
Восхождение на Западную вершину Эльбруса 13 февраля оказалось очень трудным. Снег, метель, ураганный ветер, видимость менее 10 метров. Минуя опасные районы, группа альпинистов довольно точно вышла к седловине: помогло знание до мельчайших подробностей рельефа склонов. При выходе на вершинную площадку ветер набросился на людей с новой силой. Им долго не удавалось обнаружить металлический триангуляционный знак, установленный на высшей точке площадки. Но Александр Сидоренко и братья Хергиани разыскали его. Ветер бешено трепал привязанный к ферме знака растерзанный фашистский флаг. Наши альпинисты сорвали его и установили красный флаг. Затем они оставили в камнях записку о своём восхождении и направились вниз. Половина дела была сделана…
17 февраля я повёл группу на Восточную вершину. Мороз на уровне «Приюта» достигал 40 градусов. Дул порывистый ветер силой 25–30 метров в секунду. На вершине же, как мы понимали, мороз мог превышать и 50 градусов. Мы шли в тулупах. Они тяжеловаты для восхождения, зато надёжно защищали от холода и ветра. Маски на шерстяных шлемах предохраняли от обморожения лица. На ногах у всех были валенки с закреплёнными на них кошками. На неподшитых валенках кошки периодически сползали набок, идти становилось всё опаснее, однако останавливаться нельзя – замёрзнешь.
На вершинной площадке гуляли снежные вихри, но видимость отсюда – до самого горизонта, а на юго-западе – до Чёрного моря. Мы выдернули изо льда обломки древка с обрывками фашистского флага и установили алый стяг Родины. Прогремел салют из пистолетов. Чувство огромной радости охватило всех нас: флаг водружён, победа! Мы ощущали это с огромной силой. И ощущение было удивительно ярким. Такое случается раз в жизни…
Что я к этому могу добавить? На «Эльбрусиаду примирения» приехал лишь один из той группы участников советского контрштурма вершин – младший лейтенант Алексей Немчинов, бывший инструктор альпинизма 903-го полка. Не профессор и не доктор наук, на гражданке он работал обычным пожарным. Возможно, поэтому идеологически подкован Немчинов был поменьше Гусева и рассказывал мне о своих впечатлениях попроще:
– Шли в валенках, прикручивали к ним кошки. Ледоруб у кого был, у кого – нет. На Восточную вершину пошли семнадцатого февраля в двенадцать ночи, а забрались около двенадцати дня, потому что очень ослабли – кончилось продовольствие. На «Приюте», откуда начиналось восхождение, оставалась, правда, картошка, которую немцы полили керосином, мы отмачивали её и ели. А ещё обнаружили взорванные консервы, они тоже сгодились. Накануне, десятого февраля, был мой день рождения, по такому случаю сумели убить и сварить двух галок…
Этими историями я в ответ на немецкие откровения поделился с Томасом и Альфредом в базовом лагере Аннапурны.
За раненых, за пленных и за нас, военных
– Наверное, вы знаете о дальнейшей судьбе ваших родных? – спросил я, и собеседники охотно откликнулись.
– К концу войны отец стал майором, командиром горнострелкового полка, – рассказывал Томас. – После войны работал горным спасателем, мировым судьей. Составлял путеводители по Баварским Альпам. С возрастом стал сентиментален, говорил, что не испытывал вражды, а тем более ненависти к русским рабочим и крестьянам, учёным и солдатам. Ещё говорил, что с тяжёлым сердцем пошёл воевать со страной, которую он знал и уважал по литературе. Дома у Хайнца Грота образовалась солидная библиотека с большим разделом русских писателей. Как-то отец сказал, что Пушкин ему милее Гёте и Шиллера…
– Пауля Бауэра в Германии вообще мало знают как участника войны, – говорил Альфред. – Он известен как выдающийся альпинист, первооткрыватель целого ряда маршрутов в Гималаях; оставил после себя несколько книг с описанием экспедиций. После войны работал нотариусом, много внимания уделял делам военнопленных и заключённых. Но, опять же, главным делом жизни по-прежнему считал альпинизм. Ещё в 1936-м Пауль учредил Немецкий гималайский фонд и в течение многих послевоенных лет оставался его председателем…
