Когда мы поднялись к нему, парень находился в полусознании. Остановить кровотечение не удавалось, хотя йод и бинты мы, ясное дело, захватили. Спускать раненого ночью затруднительно. Стали ждать хотя бы минимальной видимости, кипятить примус, который тоже притащили с собой, и пытаться поить Сергея чаем. Что ещё прикажете делать в холодную, неудобную, бессонную ночь? Да не дождался он утра: истёк кровью и умер…
Опять придётся отвлечься от альпинистской романтики и «приземлиться». Если человек живой и только ранен, нести его по горам очень трудно, поскольку ему больно – я уже упоминал такую ситуацию, когда рассказывал про «Алай» в Киргизии. А мёртвого перемещать легче, потому что человек теперь ничего не чувствует. Обмотали мы Сергея верёвками, закрыли ему голову курткой и спустили со стены. Инструктор Саша знал место, где, укрытая камнями, с прошлых заходов лежала акья. Полдня ходили за акьёй, потом паковали Сергея, связывались с основным лагерем – рации-то у нас были, и в исправном состоянии.
Мы, конечно, просили, да какое там – «вертушку» даже и не сулили. Почему? Так я же объяснял: 90-й! Улетел вертолёт в другое место, поломался, бензина нет, пилотов нет – да что угодно! Бардак по всей трещавшей по швам стране вширь и вглубь! Обещали прислать живую силу – она же бесплатна.
Провизия у нас к тому времени кончилась, есть очень хотелось. Говорят – и это правда! – что при таких обломах с едой надо хлебать хотя бы кипяток. Так и сделали: зачерпнули из ручья воды, заварили горного чабреца. Какая прелесть, да? Чудесно, слов нет, но если б к нему ещё сахарку, да кашки с маслом, да бутербродик с колбаской. А одна трава – что с неё? Только обострение аппетита.
Короче, попили кипяточку и тронулись в путь.
Напоминаю: нас было первоначально восемь. Оксану оставили у палатки со скарбом. Погибший Сергей, стало быть, лежал в акье. Остаётся шесть носильщиков. Поверьте: без смены, по пересечённой местности – где осыпи, где скалки, где речки, – это очень немного. На обычных «спасах», то есть таких, когда маршрут преодолевается без техсредств, на одни носилки задействуют хотя бы по три смены. Необычные «спасы» – те, что равносильны восхождениям и где рельеф таков, что передвигаться приходится с крючьями и страховкой. Тогда на одного ушедшего в другой мир требуется человек тридцать живых и бодрых.
Два дня шли, для ночёвки использовали оставшуюся двухместную палатку. Мало? Нормально! От дождя и ветра можно укрыться и вшестером: без особого комфорта, сидя или полулёжа, но как гласит народная мудрость, в тесноте, да не в обиде. А седьмому, Сергею, палатка больше ни к чему.
На третий день встретили посланных на помощь ребят. Тех набежало много, они притаранили консервы, сухари, вывалили всё в кучу и стали обсуждать тактику транспортировки тела в лагерь. Мы не участвовали – сразу накинулись на еду. Тут ведь какая штука. Исследования показывают, что организм человека после трёх-четырёх дней без еды приспосабливается и начинает в течение ряда последующих дней планомерно потреблять собственные внутренние запасы. И работоспособность при этом вроде бы полностью восстанавливается. Мы до трёх дней не дотянули, а посему пришла и не проходила слабость, а к ней одышка, и коленки задрожали без калорий. Чувствовали себя как автомобили: бензин около нуля – он чихает-тарахтит, вот-вот остановится. Залили топливо – поехал. В точности так и с человеком. Бросил в рот кусок сала, и всякая дрожь сразу прекратилась, можно работать дальше. Мы ели, а одновременно подвигали ногами поближе к себе лежавшие на земле продукты, на всякий случай…
Настроения продолжать сезон больше не было. Вернулись на озёра, собрали вещи, добрались до места, где ходят машины, и на попутке достигли узбекского города Пенджикент. В темноте нашли какую-то полянку с растительностью, разбили по привычке палатку, развели огонь, перекусили и легли спать. Разбудили нас голоса и звук автобуса. Выглянули из палатки – батюшки! Мы в центре площади на городской клумбе. Рядом автобусная остановка, возле неё толкаются люди…
Дальше – обыкновенная дорога в Москву, многократно усугублённая проблемами 90-го, уже, надеюсь, понятно, какими. В Самарканде, в шикарной с виду чайхане увидели в меню слово «плов» и решили заказать по две; нет – по три порции. Чайханщик печально улыбнулся: «Сделаем. Но мяса, простите, нет». Плов получился вегетарианский: рис, морковка, абрикосы…
В Москве я увиделся с Володей-младшим и поделился с ним неудачами двух летних сезонов. За одиннадцать лет после истории с шаровой молнией Володя в дополнение к званию мастера спорта СССР получил ещё одно – «снежный барс». Так называется человек, покоривший четыре семитысячные вершины Советского Союза, а их у нас столько и было. Вот какой состоялся разговор:
– Это всё потому, что в стране полная жопа, – говорит Володя. – И станет только хуже. В азиатские республики лучше вообще не соваться, там резня началась. Но есть один положительный момент: согласовывать зарубежные поездки теперь гораздо легче. Я уже сделал разведку и в следующем году собираюсь на серьёзное восхождение.
– Неужели в Гималаи, в Непал?
– Ну да! И приглашаю тебя с собой. Команда сейчас формируется.
– А на какую вершину? – После советского восхождения на Эверест в 1982-м информации о Гималаях прошло много, и в названиях ключевых пиков я более-менее ориентировался.
– На Аннапурну.
– Восьмитысячник? На который Морис ходил?
– Да, а за сорок лет после него и многие другие. – Володя произнёс это буднично, спокойно, а у меня, как в басне Крылова, «в зобу дыханье спёрло».
– Но моя подготовка уровнем ниже твоей, да и опыта высотных восхождений нет.
– Я тебя не агитирую и не обнадёживаю. Пройдёшь сколько сможешь. Мы же будем ставить промежуточные лагеря и «челночить» между ними. Решишь, что хватит, и вернёшься назад…
Прошёл год и ещё немного. Наступило лето чудовищного 91-го. Если Володя называл «жопой» ситуацию годичной давности, то подобрать адекватное слово для нынешнего периода вообще не представлялось возможным. Тем не менее у нашей группы уже были куплены билеты в Катманду, что сглаживало гнетущее настроение. Мы, команда матёрых альпинистов с одним нематёрым, а именно мной, только и делали, что обсуждали будущую поездку. И тут грянуло 19 августа.
Случившееся с 19-го по 21-е описывать не стану. Хотя если задать моим детям, родившимся чуть до и чуть после 91-го, вопрос «а что происходило в нашей стране в те дни», они, не сразу и нехотя, почесав «репу», ответят: «ну… это, типа, революция». То есть молодёжь уже не знает о тех годах и не заморачивается, даже и революцией. А значит, можно бы и рассказать. Но у нас не историческая хроника, и написано по этому поводу довольно, и вообще речь идёт о Непале.
Разве что чуть-чуть? Ладно, чтобы не делать тайны из нежелания делиться впечатлениями о так называемом «путче», воспроизведу два ключевых ощущения того времени.
Первый: «революция» нам была неинтересна. Чтобы перевести это на язык более художественный, стоит вспомнить, что в конце 80-х в СССР впервые напечатали «алкогольную» поэму «Москва – Петушки». В 90-м её автор, Венедикт, умер. То и другое стимулировало ажиотажное внимание и к произведению, и к личности творца. Так вот, я случайно оказался рядом, когда в последний год жизни писателя его спросил голландский журналист: «Почему вы здесь, в СССР, не занимаетесь политикой?»
