Тогда монах сказал, что Чунта должен десять дней, утром и вечером, повторять мантру: Чуне-До-Алма Рунг-Нинт. На одиннадцатый день Чунта почувствует прилив сил и выздоровеет. Чунтра повторял мантру два дня. На третий день он выговаривал только отдельные слова, а на четвёртый уже ничего не мог. На пятый день Чунта умер.
Галсан посадил Чунту возле дома и позвал ламу. Лама целые сутки читал возле него молитвы из Книги мёртвых – так полагается. Молитвы нужны, чтобы помочь душе пройти через бардо – состояние между смертью и возрождением. Всего есть сорок девять уровней бардо, и душа должна преодолеть каждый из них. Следующие два дня лама не читал молитвы, но душа продолжала уходить. Тело в это время нельзя тревожить. Через три дня, когда душа окончательно покинула тело, пришло время произвести джха тор…
Мы сидим в простом, а скорее примитивном каменном доме, в котором даже нет стёкол. Если не топить, то здесь всегда будет холодно. В Королевстве Ло – так называется непальский регион Мустанг – все живут в каменных домах без стёкол, с печками, которые иногда топятся дровами, а чаще сухим навозом. Дрова берегут, потому что их мало: большие леса расположены ниже Мустанга. И яков, главных поставщиков живой органики, не так много, поэтому навоз тоже экономят. Крыши домов слеплены из какой-то то ли глины, то ли грязи. В Королевстве Ло нет электричества, телевизоров и телефонов.
Мустанг является частью Непала с тибетской культурой. Жители королевства – буддисты, однако буддизм у них особый, ламаистского толка. Они верят в перерождение человека после смерти. Впрочем, разобраться в буддистских хитросплетениях очень сложно: сами монахи постигают их годами. Я особенно и не пытаюсь. Виктор Пелевин пытался. Судя потому, что в конце концов он стал использовать эти философские верования в художественных манипуляциях, писатель заблудился в самом начале пути. Борис Гребенщиков тоже пытался, ему было реально интересно, и он обратил недополученные сакральные знания в эстетство или шутку…
Приходит человек – его представляют близким другом покойного Чунты. Он взваливает завёрнутого в одеяло Чунту на спину и направляется как раз в ту сторону, где сидят грифы. Это берег реки Кали-Гандаки. Да-да, той самой реки, которую вспоминал мэр Шамони Морис. Опять река Кали-Гандаки! Совпадений накапливается всё больше. На берегу ждёт другой человек. Он в обыкновенной одежде и оснащен несколькими ножами и топориком.
– Что это за человек и что он будет делать?
– Я же сказал тебе: это джха тор. Действие производит специальный человек, называемый рогьяпа, подготовка джха тор – его профессия. Рогьяпа станет готовить тело так, чтобы его удобнее было съесть птицам…
Меня начинает знобить, несмотря на тёплую одежду. Рогьяпа разворачивает одеяло и укладывает тело на траву, выпрямляя безжизненно застывшие конечности. В стае грифов заметно оживление: они передвигаются теперь более интенсивно, издают звуки, шевелят крыльями, однако к телу не приближаются. Рогьяпа надрезает тело, разделяет его части ножом, отсекая куски мяса. При виде таких операций меня бросает в дрожь и немного мутит. Рогьяпа берёт топорик и рубит. Что, зачем? Сирдар объясняет, что он надрубает толстые сухожилия, которые трудно разжевать. Кому разжевать? О, ё ж ты моё ж!
Меня словно бьёт электрическим током, когда рогьяпа отрезает… – мне и произнести ужасно, что он отрезает, я даже инстинктивно хватаюсь за причинное место, – и бросает эти куски птицам. Они набрасываются на ошмётки человечьей плоти и начинают давно ожидаемую трапезу. Лицо рогьяпы не выражает ни жестокости, ни садистского удовлетворения, которое виделось в фантазиях. Работа как работа. На лице не содержится также реальной или напускной печали и сострадания. Лицо спокойно, рогьяпа думает о своём. Он просто выполняет нужные операции – как мясник, разделывающий тушу свиньи, или повар, занятый приготовлением курицы. Рогьяпа даже напевает что-то себе под нос. Я не могу больше на это смотреть, отворачиваюсь и ухожу. Ешэ идёт вслед за мной.
– Расскажи, что ли, что тут к чему, – выдавливаю я из себя, хотя беседовать совсем не хочется.
– Тебе же говорят, что это джха тор. Сейчас Галсан посвятит тебя в обряд, а я после сделаю некоторые пояснения, – говорит Ешэ.
– «Джха тор» на нашем языке означает «подаяние птицам», – рассказывает Галсан, тоже, как и рогьяпа, совсем не опечаленный. – Согласно тибетским верованиям человек на всех этапах своего земного существования должен стараться приносить пользу даже тогда, когда душа уходит, а тело умирает. Последнее благое дело, которое может сделать человек, – отдать это тело для пользы других. У нас «другие» – это птицы, они съедят тело, и будут жить, и полетят в небо. И тело вместе с душой улетит в небо. Джха тор – небесное погребение. Так должно происходить со всеми тибетцами, кроме Далай-ламы и Панчен-ламы. Их тела после смерти сохраняются. Я слышал, что их бальзамируют и покрывают золотом. Но сам не видел…
Галсан закончил просветительский монолог и приглашает нас в дом попить чаю с лепёшкой-чапати, кашей и сыром. В чае плавает ячий жир. Ешэ говорит, что это очень хорошее угощение, жители Мустанга употребляют такой набор далеко не каждый день. При виде жира я вспоминаю только что прошедшие перед глазами «картинки», и меня начинает мутить ещё больше. Достаю из рюкзака двухсотграммовую фляжку кукри-рома: приходится привыкать к напитку, которому вполне можно присвоить придуманный для другого питья слоган «Пей легенду», поскольку даже местный виски в Непале стоит дороже, а импортный – и совсем запредельно. Из вежливости надо, видимо, предложить хозяевам? Но я не вижу поблизости стаканов, а пить с ними из одной посуды страшновато. Успокаиваю себя тем, что вряд ли они пьют. В непальских хижинах обычно валяются по углам пустые бутылки: их берегут, сносят вниз или используют в хозяйстве, здесь же я бутылок не замечаю. Выпиваю фляжку целиком прямо из горлышка. Галсан безучастен к моему поступку, Ешэ смотрит с пониманием и кивает головой. Я вроде бы прихожу в себя и даже расслабляюсь. Ешэ видит это и продолжает свои пояснения:
– У джха тор есть несколько причин. Одна из них носит религиозный характер. Такое отношение к телу умершего не есть неуважение. Просто буддисты уверены, что тело теперь превратилось в пустой и ненужный сосуд; природа может его спокойно забрать. Но она не возьмёт его сразу: тело долго разлагается. И звери не заберут, здесь поблизости нет зверей, способных унести тело. А птицы могут съесть его очень быстро! Таким образом, тело уничтожается без следа; буддисты считают, что в этом случае душе легче покинуть тело, чтобы найти себе новое пристанище.
Вторая причина вполне земная. В Тибете и Мустанге земля слишком твёрдая и каменистая, чтобы рыть могилу. Возможно, его могли бы сжигать, как это делают в Индии и в большей части Непала. Но у нас очень мало топлива, дерева не хватает на скромный обогрев, а на большой костёр и подавно. Можно, конечно, просто сбросить тело в реку. В некоторых местах так и поступают, но не в Королевстве Ло: кто знает, куда река унесёт тело и что с ним станется потом. Джха тор выступает практичной альтернативой этим способам…
У меня остаётся вопрос, но я боюсь его задать, поскольку страшновато: опьянение в холоде выпаривается, и опять начинает подкрадываться дрожь. Я наморщиваю лоб и двигаю губами. Ешэ понимающе смотрит на меня, улыбается и говорит:
