— Это может на мне отразиться. А значит и на вас, — он убирает прядь волос мне за ухо. — Позже поговорим.
Когда Полинка засыпает, мы идем в ванную. И поговорить хочется, и Алексом нужно заняться — он весь побитый. Когда мы входим, я сразу бросаю полотенце в раковину, заливаю теплой водой.
Алекс неторопливо раздевается. Выкладывает пистолет на полку, развязывает браслет, пока я отжимаю полотенце.
— Иди сюда, — я тянусь к нему.
После удара об руль у него сломан нос и разбиты губы. Щеки шероховатые — давно не брился. Кровь засохла, и на руках тоже — после драки у него разбиты костяшки. Голубые глаза холодноватые и спокойные, боль он всегда чувствовал притупленно, так что забота скорее мне нужна для самоуспокоения, чем ему.
Он уклоняется, когда я пытаюсь прикоснуться влажным полотенцем к окровавленному подбородку.
— Сначала ты.
Развернув меня спиной, Алекс расстегивает молнию платья.
— Ты что делаешь? — улыбаюсь я. — Это тебе нужна помощь.
— Знаю я тебя, куколка… — под платье проникает воздух и его ладони. Он гладит между лопатками, рассматривая меня в зеркале и у него непередаваемо хищный взгляд. — Вечно врешь. Боялся, этот ублюдок тебя опять избил, а ты меня обманула…
Тепло ладоней проникает глубоко — до самого сердца. Это приятно… Алекс собирает волосы в кулак, чтобы перебросить вперед и целует спину. В этом нет ничего, кроме нежности, но выдох обжигает. Со второго раза дыхание становится возбужденным, когда он губами пробует старый шрам и ведет по нему языком. Снова смотрит в зеркало, и я вижу, что его рот приоткрыт, а глаза затуманены.
— Куколка…
Разбитые руки лежат на плечах. Не отрывая взгляда от моего отражения, он приспускает платье.
— Я сам могу влететь… Захаров может сдать меня. Тогда я не выкручусь.
Так может не стоит…
Слова застревают в горле. Бросать брата, не попытавшись спасти, он не станет. Сердце обрывается, когда я представляю его арест.
Беспредельщик целует плечо и задает вопрос, ради которого затеял разговор:
— Ты будешь меня ждать?
— Не сомневайся, — тихо обещаю я.
Пять лет я жила в неизвестности и страхе, без тепла и ласки. Если будет ради чего — я и больше выдержу.
— Хорошо, — выдыхает он. — Утром все начнется, а сейчас…
Он жадно целует спину. Я тоже по тебе скучала, Алекс. По грубоватым ласкам, звериному напору и твоему адреналиновому голоду.
— Давай побудем вместе, — прошу я.
Глава 39
Невинная просьба. Но Алекс поднимает голову и смотрит поверх плеча. Разбитые губы влажно блестят от поцелуев. Глаза серьезные и пристальные — что-то поймал своим звериным чутьем.
— Куколка… — усмехается он, догадавшись, о чем я попросила.
Ощутил желание в расслабленных руках, услышал в тоне. Картинка в зеркале врезается в память: черное платье, белая кожа, волосы, лежащие на плече копной. Понимающая усмешка Беспредельщика…
Он закрыл меня машиной, едва не погиб… Прошел через драки и опасности. Он хочет получить свое, я понимаю. А я хочу отдать и дело не в нашей сделке.
Я его люблю.
Необычное чувство. Не знаю, из каких зернышек оно выросло. Мне кажется, оно началось давно. Может быть в тот момент, когда Беспредельщик отвез меня развлекаться и соблазнять, вместо того, чтобы притереться к обочине и просто опустить кресло… Куда бы я делась. И в тот момент, когда мы целовались на капоте, и в тот, когда шептал, что увезет в Москву.
Когда он отлеживался после взрыва, а я ухаживала за ним, и когда бил морду Толе.
Много было тех зернышек.
Поверить и разрешить себе это чувство я позволила недавно. Когда вместо денег он нас выбрал. Когда пытался познакомиться с Полинкой и подарил ей зайца.
Беспредельщик разворачивает меня лицом. Целует в губы, ладони жадно скользят по плечам и рукам. У губ соленый вкус. Я знаю, что это не так, но они голодны, словно долго были одиноки. Мы сливаемся в поцелуе на одном дыхании, я обвиваю руками бычью шею, прижимаюсь всем телом и даже привстаю на цыпочки, чтобы стать ближе. Целую не из долга, не потому, что обязана притворяться — потому что хочу. Моя искренность выливается в движения. Нельзя не чувствовать, что мне приятно. Я больше не боюсь его. Не пугает ни близость, ни похоть Беспредельщика… И Алекс чувствует, что я не боюсь.
Огромные ладони ложатся на бедра и скользят вверх, задирая платье. Он крепко обхватывает ягодицы и сладострастно шепчет:
— Куколка…
Мне вправду кажется, что я куколка — хрупкая игрушка в сильных руках… Очень сильных. Алекс состоит из напряженных мышц. Он ухмыляется и дышит открытым ртом, словно хочет укусить. Я глажу шею, томно глядя в глаза и не понимаю, что со мной — тело тает под его руками. От этих ощущений сносит крышу.
Он наклоняется, и шепот жжет висок:
— Ты мне сразу понравилась… С первого взгляда. Губы твои пленили…
Я вспоминаю встречу в детском ресторане. Дерзость Алекса, жаркие взгляды и помешательство, в котором он преследовал меня, пока все не закончилось заревом на поляне… Так тяжело вспоминать, как над ним издевались.
— Что такое, куколка? — Алекс заставляет смотреть на себя, заметив печальный туман в глазах. — О чем думаешь?
— Вспоминаю, — признаюсь я. — Помнишь — на поляне?..
Я не договариваю о том, как его убивали, а меня заставили смотреть. Алекс усмехается, ему воспоминания не причиняют боль. Неосознанно или нет, он прикасается к рубцам на скуле.
— Я сам виноват. За тобой туда поехал. Мне обещали, что тебя отдадут. Я рванул, от страсти сам не свой. Остатки ума растерял.
Он говорит с придыханием и без грусти, словно у нас любовная беседа. Мне кажется, воспоминания заводят его.
— Приезжаю, — продолжает он. — А они меня валить решили. Я тебе скажу, Ника… Когда меня били, я о тебе думал.
Мне больно, но я слушаю.
Глажу шрамы на лице. Я ему верю. Верю, что до последней секунды он думал обо мне, пока не потерял сознание. Что тогда произошло, я не знаю полностью. Не знаю, как он сумел спастись: в наручниках, избитый, горящий заживо. Он не рассказывал, а сама я развязки не видела. В тот момент Толя вез меня в свою резиденцию, чтобы спустить шкуру плетью.
— На меня бензин течет сверху горящий, а мысли про тебя… — Алекс осторожно целует губы, словно боится размазать помаду. — Я кое-как дверь открыл, из машины выкатился и лег. Полыхало сильно, темно, меня не заметили… А может, там не было никого уже. Я не смотрел, не до того было.
— Как тебе повезло… — голос срывается.
Я глажу мускулистую грудь и прижимаюсь щекой. Ему очень повезло, что он такой. До последнего себя в руках держит. Сумасшедший. Голодный до адреналина. Ни боли, ни страха толком не чувствует, хладнокровный, что бы ни случилось. Будь он нормальный, он бы погиб.
