Выбравшись из-под теплого одеяла, Кэти открыла чемодан и, порывшись в вещах, достала свитер и джинсы. Одевалась она под непрекращающийся птичий щебет – теперь сойки перекочевали на дерево. Некоторое время они еще прыгали с ветки на ветку, потом одна, признав поражение, вспорхнула, словно выбросила белый флаг, и улетела. Победительница, чье превосходство никто больше не оспаривал, пискнула еще раз и принялась прихорашиваться.
И только тогда Кэти обратила внимание на тишину, полное безмолвие дома, молчание, усиливавшееся с каждым ударом сердца, с каждым вдохом.
Выйдя из комнаты, она спустилась по ступенькам и остановилась на пороге пустой гостиной. На каминной решетке еще лежала остывшая горка золы. С новогодней елки свисала серебристая гирлянда. На полке замер картонный ангел с блестящими крылышками. Кэти повернулась и, пройдя по коридору, заглянула в комнату Сары. Никого. Только неубранная постель да отброшенное одеяло.
– Сара?
Голос проглотила тишина. Коттедж вдруг показался не просто большим, а огромным. Она вернулась в гостиную, прошла в кухню. В раковине – две чайные чашечки. Так и остались со вчерашнего вечера. Дверь была открыта, и на подоконнике подрагивала ветка спаржи.
Переступив порог, она направилась к навесу, под которым стоял старенький «додж» подруги.
– Сара?
На крыше что-то зашуршало. Кэти вздрогнула, вскинула голову и… рассмеялась – на дереве бойко щебетала голубая сойка. Похоже, победитель оповещал всех о своем триумфе. Что ж, даже в птичьем царстве свои уловки.
Она уже повернулась было к дому, когда взгляд скользнул по бурому пятну на гальке под задним колесом машины. Несколько секунд Кэти растерянно смотрела на него, не понимая, что оно может значить, потом медленно двинулась в обход «доджа».
Шаг… еще шаг… еще… Она подняла голову. Ржавый след вел к дорожке, и там этот высохший ручеек заканчивался алой лужицей, в которой лежала…
Победная песня сойки оборвалась – к деревьям метнулся другой звук. То был пронзительный, полный ужаса вопль Кэти.
– Мистер… Эй, мистер.
Виктор попытался отгородиться от надоедливого звука, но тот бился и бился в ухо, как настырная муха.
– Мистер… Эй, мистер. Вы очнулись?
Он открыл глаза и, морщась от боли, сфокусировал взгляд на сухощавом лице с торчащими седыми бакенбардами. Привидение ухмыльнулось, явив пустой, беззубый рот. «Я умер и попал в ад», – подумал Виктор.
– Эй, мистер, сигаретка найдется?
Виктор покачал головой и едва слышно прошептал:
– Сомневаюсь.
– Ну тогда хоть доллар занять можно?
– Отвали, – прохрипел Виктор, щурясь от яркого дневного света. Он попытался вспомнить, где находится, но голова болела, а нудный голос не давал сосредоточиться.
– Да, здесь сигареткой не разживешься. Как в тюрьме. Я бы встал да ушел, но, знаешь, на улице сейчас холодно. Опять же дождь всю ночь лил. Не будь тут теплее…
Дождь всю ночь… В голове как будто щелкнуло, и Виктор вспомнил. Дождь. Лес. И он бежит… через лес… под дождем…
Виктор открыл глаза:
– Где я?
– Палата номер три. Территория злобных гадин.
Он попытался сесть и едва не задохнулся от боли. В глазах помутилось. Он зацепился взглядом за металлическую стойку с пластиковым пакетом, наполовину заполненным какой-то жидкостью, медленно капающей в длинную прозрачную трубку, которая шла к его руке. Левое плечо было перебинтовано. За окном светило солнце.
– Который час?
– Не знаю. Наверное, часов девять. Завтрак вы пропустили.
– Мне нужно уйти отсюда. – Виктор спустил с кровати ноги и обнаружил, что, кроме дешевого больничного халата, на нем ничего нет. – Где моя одежда? Бумажник?
Старик пожал плечами:
– Сестра должна знать. Вы у нее спросите.
Кнопка вызова нашлась под простыней. Нажав ее несколько раз, Виктор начал отдирать пластырь, фиксировавший на руке трубку от капельницы.
Дверь с тихим шипением открылась, и женский голос рявкнул:
– Мистер Холланд! Вы что это себе позволяете?
– Ухожу отсюда, вот что я делаю, – ответил он, отбрасывая комочек пластыря. А вот вытащить из вены трубку не удалось – медсестра, метнувшись к кровати, накрыла катетер марлевым тампоном.
– Я ни при чем, мисс Редферн! – завопил старик.
– Марш в постель, Ленни! Живо! А что касается вас, мистер Холланд… – Она пронзила Виктора суровым взглядом. – Предупреждаю, вы потеряли слишком много крови.
– Верните мне одежду.
– Не спорьте, мистер Холланд. Вам придется остаться.
– Почему?
– Потому что у вас капельница, вот почему! – рявкнула мисс Редферн, надежно закрепляя трубку.
– Мне нужна моя одежда! – требовательно повторил он.
– Нам никакую одежду не присылали. Надо в неотложке спросить.
– Ну так спросите! Позвоните им, черт возьми! – Медсестра неодобрительно нахмурилась, и Виктор, скрипнув зубами, с натянутой вежливостью добавил: – Пожалуйста, если вам не трудно.
Прошло еще полчаса, прежде чем появившаяся в палате женщина объяснила, что случилось с его одеждой.
– Боюсь, мы… э… да… потеряли вашу одежду, мистер Холланд, – явно нервничая под его удивленным взглядом, призналась она.
– То есть как «потеряли»? Что это значит?
– Ваша одежда… – женщина замялась, – ее украли. Из отделения неотложной помощи. Поверьте мне, ничего подобного у нас раньше не случалось. Нам очень, очень жаль, мистер Холланд. Но уверяю вас, мы все возместим… купим вам другую одежду…
Слишком озабоченная поиском выхода из неприятной ситуации, она не заметила, как изменилось лицо пациента. События минувшего вечера смешались в памяти в беспорядочный клубок. Дергая за ниточки неясных, обрывочных воспоминаний, он пытался понять, что же случилось с фотопленкой. Да, кассета была с ним, пока они ехали в больницу. Лежала в кармане ветровки. Виктор помнил, что все время держал ее в кулаке. Помнил, как отмахнулся и едва не ударил свою спасительницу, когда она попыталась вытащить его руку из кармана. Но что было потом? Дальнейшее слилось в неясное пятно.Неужели я потерял кассету? Неужели я потерял свою единственную улику?
– …Деньги пропали, но ваши кредитные карточки, похоже, на месте, так что все не так уж и плохо.
Он непонимающе посмотрел на нее:
– Что? Что вы говорите?
– Я говорю о ваших личных вещах, мистер Холланд. – Женщина указала на бумажник и часы, которые только что положила на прикроватный столик. – Охранник нашел их в урне во дворе. Похоже, вора интересовали только наличные.
– Да. И моя одежда.
