На него можно смотреть бесконечно, словно на пляску пламени. Мне не напитаться, не побороть своё любопытство. Я боялась увидеть в его чертах что-то новое. Боялась следов на коже, свежих шрамов, надумывала себе всякого и тотчас отгоняла эти мысли.
Но он совсем такой, как три месяца назад.
Оборачивается, выбрасывает тлеющий окурок в окно и качает головой.
– Уходи, – короткий приказ.
– И тебе привет, – мило улыбаюсь, закипая изнутри. – Как дела, чего нового?
– Софья, уйди, я тебя умоляю. Давай не будем усложнять. Купить билет на самолет или сама доберешься?
Он входит в комнату, и та начинает казаться маленькой, тесной для нас двоих. Переступаю с ноги на ногу.
– Зачем ты так поступаешь, Тём? – спрашиваю, не особо надеясь на ответ. – Зачем издеваешься над нами обоими? Ты же знал, что я ждала.
– Отстань, прошу тебя. Ты сама понимаешь, как нелепо выглядишь? Приехала без разрешения и чего-то ожидаешь от меня? Твою мать, Софья, у меня вполне может быть другая женщина! Тебе так не кажется?
Любимая тактика Артема – ошарашить, заставить сомневаться и отступить под напором его уверенности. Нетушки. Не понимаю, что произошло за три месяца, почему он так резко переменил своё мнение по поводу наших отношений и что опять надумал себе. Но я готова биться до последнего.
Закладываю прядь волос за ухо и чеканю каждое слово:
– Не отстану. Ты можешь сколько угодно бегать, но уже даже родители смирились с нашими отношениями. Только ты до сих пор сопротивляешься. Ты боишься испортить меня? – он не отвечает, но щека его дергается. – Боишься причинить мне вред? – вновь угадываю, потому что губы Артема сжимаются в тонкую нить. – Думаешь, что портишь всё, к чему прикасаешься? Ты считаешь, меня так легко испортить? Я такая слабая и беззащитная? Тём, ты глубоко ошибаешься.
– Прекрати меня так называть!
Он замахивается и ударяет в стену с такой силой, что разбивает костяшки пальцев. Я перехватываю ладонь и смотрю на то, как кровь стекает с длинных, тонких пальцев.
– Ты придурок, Тём, – специально выделяю слово интонацией. – Но я тебя люблю. Вот и всё.
Он спотыкается на слове «люблю», опускает голову, нащупывает в карманах пачку сигарет. А я наконец-то выдыхаю, потому что признание давно жгло горло, да только сказать его было некому. Не самой же себе признаваться в любви к человеку.
Любовь не спрашивает разрешения, когда врывается в сердце, ломая ребра. Ей плевать на предпочтения и комплексы. Она не позволяет выбирать тех, кто «подходит» тебе. Вопреки всему.
Если вдуматься, любовь – неизлечимая болезнь, и я заражена ею от кончиков пальцев до макушки. Каждая молекула моего тела переполнена этим ядом.
Я считаю про себе. Один, два, три. Ну же, Артем, ответь хоть что-нибудь. Я устала быть той, которая кидается под машины, которая мешает тебе сбежать, которая признается и готова к равнодушию. Четыре, пять, шесть. Ты можешь не испытывать ко мне ничего, но имей храбрость хотя бы признаться в этом.
Семь, восемь, девять, десять.
– Софья, ты надеешься, я изменюсь? – он закуривает, и едкий дым штурмует мои легкие. – Стану хорошим мальчиком? Тебя не смущает, что твой парень – бывший уголовник? А другие мои грехи не пугают? Представь, как здорово будет представлять меня твоим друзьям?
– Тём, прекрати ёрничать. Я ни на что не надеюсь и ничего не боюсь. Уже говорила тебе, но повторюсь, если ты запамятовал: я хочу жить сегодняшним днем. С тобой вместе. Почему ты не даешь мне возможности самой решить, чего я хочу? Если мои чувства не взаимны – скажи. Только честно.
Затягивается, молчит. А я думаю о том, какой замечательной идеей было не снимать обувь. Потому что стоять перед парнем в носках и ждать удара – такое себе удовольствие.
– Уходи, – произносит Артем холодно. – Мне нечего тебе больше сказать.
Глава 19
Он думал о ней каждый день на протяжении бесконечных месяцев. Наедине с самим собой вообще легко перемалывать воспоминания о чем-то важном. О чем-то, что безвозвратно потерял.
Да и как могло быть иначе?
Ему не изменить прошлого. Невозможно обратить время вспять, переодеться в брючки с белой рубашечкой и вести себя примерно. Ему не стать отцовской гордостью, не смыть с кожи старых шрамов.
Отец был прав, когда просил не приближаться к Софье. Увы, но он с первых дней знал: Артем сломает её, обмажет липкой грязью. Измарает, заставить опуститься до своего уровня.
Искупить вину невозможно, но Артем всё старался делать правильно. Он ничего не скрывал, шел на контакт со следствием, закапывая себя глубже и глубже. Готовый к многолетней отсидке, даже не дрогнул, когда следователь сказал:
– Ты хоть понимаешь, сколько конкретно лет тебе грозит?
Какая разница? Год или два, или десятилетие?
Отец придерживался иного мнения. Артем долго еще будет платить за то, как тот впрягся, как поднял на уши весь город и как уголовное дело переквалифицировали в мелкое хулиганство. Якобы Артем нигде не присутствовал, особо ничего не видел, к запрещенке отношения не имел, а всё, что ему можно вменить – парочка незначительных эпизодов.
– Сколько я тебе должен? – спросил Артем, когда они возвращались домой, но отец лишь усмехнулся.
В отцовском внедорожнике негромко играл джаз, и могло показаться, будто они – нормальная семья. Разве что напряженное молчание выдавало всю тяжесть отношений.
– Считай это подарком на день рождения, – отмахнулся отец и тут же спросил: – Софье расскажешь?
– Нет. И ты не смей. Пусть думает, что я сижу.
Это не обсуждалось. Всё. Их пути разошлись. Девочке-припевочке и практически уголовнику не быть хорошей парой. Конечно же, она узнает – лучше позже, чем раньше, – разозлится или обидится. Но почему его должны волновать её детские обиды? Он хочет как лучше для них обоих.
Между тем, короткое послание все эти дни лежало и напоминало ней. Он не выбросил ту записку, зачем-то сохранил. Рука не поднялась смять и выкинуть.
«Я буду тебя ждать», – она сама не понимала, во что хотела ввязаться.
Он не декабрист, а Софья – не верная супруга, чтобы пройти через годы лишений ради иллюзорной возможности быть счастливыми.
– Ну и правильно, что не скажешь… наверное, – обычно непоколебимый отец задумался. – У вас с ней серьезно было или как?
Внезапно Артем ощутил себя мелким прыщавым подростком, у которого впервые спросили про симпатичную девочку. Да ещё этот взгляд отца, совсем как в те годы, когда он ещё интересовался жизнью сына.
– Не знаю. Наверное, она в меня влюбилась.
– Наверное?! – отец насмешливо хмыкнул. – Она тобой больна. Ты бы видел её состояние в первые дни после того, как тебя взяли, даже мне страшно было смотреть. Но мы о тебе говорим, не о девочке. Ты-то хоть что-то испытываешь? Или так, использовал и рад? – выждал, подождал ещё и ещё. – Ясно.
