Конечно, она проигнорировала это.
— Как давно он женился?
— Два года назад, — прошептала я, и боль от этих слов была такой резкой, словно это было вчера.
— Прошло два года, а тебе все еще больно? — Она покачала головой. — Легги оплакивала свою любовь, хотя я этого не понимала. У всех нас есть свои маленькие таланты, дары, которые объединяют нас с родиной. Мои были не такими развитыми, как у Легги. Я знала о ее даре исцелении, знала, что она может многое узнать о человеке, просто взглянув на него. Я также знала, что ее самый большой дар и худшее проклятие заключалось в том, что она знала, кто ее вторая половинка.
— Знала, кто он? — спросила я с интересом и мои глаза загорелись.
— Да. — Лавиния кивнула. — Знала. Они не поженились. Он уже был женат. Какое-то время я думала, что твоя мать, Дженни, была его ребенком, но это было не так. Может, если бы она была им, для нее все закончилось бы лучше.
— Она нашла своего единственного, — сказала я несчастным голосом. — Я просто не понимаю, как она могла оставить меня.
— Оставить тебя, дитя? — спросила Лавиния, склонив голову набок. — Что ты имеешь в виду? Конечно же, она этого не делала.
Я удивленно распахнула глаза.
— Почему вы так говорите— «конечно же»?В этом нет никакого «конечно же».
— Я не понимаю, — покачала головой Лавиния.
— Я тоже, — ответила я сердито.
Прежде чем я успела сказать что-то еще, появилась Аллегрия с подносом, нагруженным сэндвичами и домашней выпечкой. Быстро схватив пустой поднос, стоявший между мной и Лавинией, я убрала его со стола. Аллегрия поставила свой поднос на освободившееся место, а затем забрала тот, который был у меня в руках.
— Аллегрия не тот человек, который любит поболтать, — пробормотала Лавиния, когда ее дочь исчезла. — Вся в своего скучного отца.
Мои брови приподнялись, и я постаралась не рассмеяться, но Лавиния уловила улыбку в моих глазах.
— В смерти есть странная свобода, дитя. Неожиданно ты можешь говорить то, что хочешь, делать то, что хочешь. Люди прощают тебе твои словесные грехи.
— Вы бы поговорили со мной, если бы не умирали? — Любопытство заставило меня задать этот вопрос.
Она склонила голову набок.
— Из-за грехов твоей мамы? — Я кивнула. — Может быть, нет, а может, и да, потому что дико скучаю по Легги. Не знать, жива ли она или мертва, было жестокой пыткой. Теперь, по крайней мере, я знаю, что она будет ждать меня, когда я умру.
У меня перехватило горло от ее слов.
— Хотите, чтобы я разлила чай? — удалось мне пробормотать.
— Да, пожалуйста, дитя. Аллегрия, должно быть, думает, что ты очень голодна. Она знает, что мне сейчас нельзя столько есть. У меня нет того аппетита, который был раньше. — На ее лице не было жалости к себе, казалось, что она смирилась со своей судьбой. — Ешь, дитя. Иначе все это пропадет даром.
Мои глаза расширились от последнего комментария, и я уставилась на поднос. Рамсдены, а до них Мейеры, всегда хорошо кормили меня, но в промежутке между смертью бабушки и удочерением Мейерами я знала, что значит быть голодным.
Я терпеть не могла расточительное отношение.
Ненавидела это.
Поэтому ее последние слова были моей версией «Сезам, откройся».
Деревянный поднос ломился от еды, но после такой волнующей беседы у меня пропал аппетит.
Я приехала сюда сразу после соревнований, потому что мне нужно было успеть к возвращению домой рано утром.
Несколько человек из команды собирались пообедать в ресторане, прежде чем выехать из отеля в четыре утра для того, чтобы успеть в аэропорт на наш возмутительно ранний рейс.
Но, честно говоря, еда передо мной выглядела намного лучше, чем в любом ресторане.
Стандартный поднос ломился от вкусной домашней еды. Белый фарфоровый чайник с красными цветами был из того же сервиза что и две чашки, стоящие на блюдцах. На других тарелках из того-же набора, лежали сырные сэндвичи с поджаристой корочкой, которые бабушка делала мне в детстве.
Как я могла забыть, что люблю яичный салат с зеленью?
Еще лежало три куска разных пирогов и какие-то коричневый шарики, на которые я взглянула с подозрением.
Лавиния прищелкнула языком.
— Прошло много лет с тех пор, как ты ела вкусную еду, раз не узнаешь яйца по-шотландски. — Она ухмыльнулась. — По рецепту Легги. Она передала его мне, — гордо продолжила она. — А я передала его своей дочери, потому что хотела, чтобы она готовила их для меня. — Лавиния подняла свои руки, и я увидела, что пальцы на них деформированы. — Из-за артрита мне стало трудно готовить, но Аллегрия, хоть и зануда, но хорошая девочка, и хотя я и цепляюсь к ней иногда, но что бы я без нее делала.
— Как вы любите пить чай? — хрипло спросила я, желая, чтобы все было по-другому и обе ее девочки были рядом с бабушкой до самого конца.
— С двумя ложечками сахара и без молока, вот почему его здесь нет. Если хочешь, я могу позвать Аллегрию…
— Нет, все хорошо. Спасибо. — Я принялась разливать чай, а затем, передав ей чашку и блюдце, с опаской посмотрела на тонкий фарфор в ее искривленных пальцах. Убедившись, что все в порядке, я взяла себе кусок пирога, решив, что сегодня заслужила десерт.
Откусив немного, я застонала от его насыщенного морковного вкуса.
— Боже, это великолепно.
— Дочь получила этот талант от меня, — сказала Лавиния гордо. — У меня полжизни из-за этого была проблема с лишним весом. — Она закатила глаза. — Ирония заключается в том, что раньше я была бы готова убить за то, чтобы быть такой худой. — Она погрозила мне пальцем. — Из этого можно вынести урок, дитя. Не знаю, какой, но ты должна найти в этом какое-нибудь здравое зерно.
— Постараюсь, — фыркнула я.
— Сделай это. — Лавиния снова внимательно посмотрела на меня, а затем спросила: — Почему твои волосы мокрые?
— Я только что с… Ну, я плаваю.
— Ты плаваешь, — эхом повторила она за мной. — Ты живешь здесь?
— Нет, — покачала я головой. — Я живу недалеко от Бостона.
Это заставило ее приподнять бровь.
— Интересно.
— Почему?
— Легги сказала, что никогда не навещала ее, но переехала, чтобы быть ближе.
— Ближе к ней? — повторил я. — Ближе к кому?
— Ну как же, к твоей матери, дитя. К кому же еще? Во всяком случае, она была там в последний раз, когда я о ней слышала.
Моя рука, держащая вилку, остановилась, не донеся кусок до рта, и упала на колени.
— Мама похоронена под Бостоном? Почему я этого не знала?
— Нет, дитя. — Лавиния покачала головой. — Твоя мама сидит там в тюрьме. Она не умерла. По крайней мере, насколько мне известно.
