— Мне очень жаль, — сочувственно сказала Рене. — Я вижу, что вы все еще переживаете их уход.
Так и было.
— Они были первыми добрыми людьми, которые помогли пережить трудное время, — с трудом сказала я, потому что мое горло сжалось. — Они верили в меня, и мне бы хотелось, чтобы они увидели, как я стала победительницей, понимаете?
Более того, мне бы хотелось, чтобы они ушли на пенсию, и чтобы я помогла им добиться того, чего они всегда хотели, — открыть свой отель на побережье штата Мэн. Я могла позволить это сейчас, но было уже слишком поздно.
Смерть, как обычно, опередила меня, и сейчас слишком поздно, чтобы помочь людям, которых я любила.
— В этом есть смысл, — мягко согласилась Рене, и меня почти позабавило, насколько мягко она себя вела со мной, но я была безмерно благодарна ей за это.
— Я стала жертвой травли, — осторожно сказала я, желая сменить тему разговора и не теребить еще открытую рану.
— Я помню. Это хорошо задокументировано на вашем пути к успеху.
Это означало, что многие журналисты из кожи вон лезли, занимаясь сбором грязи на меня после того, как я выиграла свою третью золотую медаль. По мере того, как увеличивалось количество моих побед, они находили все больше и больше компрометирующей информации, а поскольку мое прошлое было таким сочным, найти было можно много чего.
Одна из причин, по которой я давала это интервью, заключалась в том, чтобы высказать свое мнение. Вчера вечером, уточняя время встречи с Рене, Роберт сказал, что это является умным способом контролировать то, что выйдет в свет. Интервью один на один, в котором я рассказываю о том, чего хочу в этом мире.
В этом было много ответственности. Я могла облажаться, изменить впечатление общественности обо мне и моем народе, и я много думала о том, как лучше всего подойти ко многим аспектам моей истории.
— Ну, травля оказалась скорее шуткой, которая зашла слишком далеко. Это испортило жизни многим людям. Я сожалею об этом.
— Но вы не сделали ничего плохого. Вы были жертвой!
Шок Рене заставил меня пожал плечами.
— Моя жизнь показала, что жертвы бывают самых разных форм и размеров. — Я отломила еще один кусочек десерта. — Итак, когда мама покончила с собой, я подумала, что она это сделала потому, что так сильно любила моего отца, что больше ни дня не могла прожить без него, помните? Так вот, бабушка сказала мне это для того, чтобы я почувствовала себя лучше.
— Не знаю, каким образом от этого вам должно было стать лучше, — нахмурилась Рене.
Я улыбнулась.
— Бабушка была реалисткой. Я всегда думала, что мы переехали из-за этого. Самоубийство в моей культуре — это грех, который оскверняет дом. Это осквернило бы меня. На мне нельзя было бы жениться. Но когда я стала достаточно взрослой, чтобы разузнать о себе, я вернулась туда, где это произошло, и поспрашивала.
— Зачем?
— Потому что мои воспоминания отличались от того, что мне рассказывала бабушка.
И я была достаточно несчастна, чтобы задаться вопросом, была ли я такой же безвольной, как она. Такой же слабой. Было время после свадьбы Адама, когда…
Что ж, мне не хотелось сейчас думать об этом.
— Вы что-то узнали? — мягко спросила она.
— Я узнала, что мой отец, который избивал мою мать, был убит. Вот почему для меня жертвы бывают самых разных форм и размеров. Он бил ее. Я так отчетливо это помню. Он избивал ее до тех пор, пока она не могла больше этого терпеть.
Наши взгляды встретились, и Рене вздрогнула.
— Она… убила его?
Я кивнула.
— Вау.
Это в какой-то мере подытожило мою реакцию на узнанную мной правду. Правду, которую Роберт скрывал от масс тщательно продуманными пресс-релизами и редкими стандартными интервью, в котором не раскрывалось мое прошлое.
— Так кто же жертва? — спросила я. — Моя мама? Вышедшая замуж в шестнадцать, беременная мной в семнадцать, а в девятнадцать — убийца? Три года жестокого обращения, агрессии и злобы. Или мой папа — злобный, жестокий, агрессивный. Втянувший свою молодую жену в то, чего она никогда бы не сделала, не будучи спровоцированной на это.
Рене опустила подбородок, обводя пальцем края чашки.
— Не бывает черного или белого, — сказала она.
— Точно. В тот момент зародилось мое будущее. Бабушка увезла меня, чтобы пощадить. Мамин грех теперь стал еще хуже. Должна предположить, что бабушка сказала, что мама покончила с собой потому, что знала, что та попадет в тюрьму и большую часть жизни проведет там. Я бы поняла это лучше, чем альтернативный вариант.
— Почему?
— Потому что, если бы я не имела возможности каждый день плавать, точно так же, как мамане имела возможности каждый день быть вне помещения, я бы чувствовала, что умираю внутри.
Я отодвинула от себя тарелку с наполовину съеденным чизкейком.
— Та шутка вышла неудачной и безрассудной, — вернулась я к теме. — Чтобы стать тем, кем я являюсь сегодня, я сместила кое-кого с ее места в команде. Мое время было впечатляющим, и я продолжала выигрывать…
— Это правда, что вы не проиграли ни одного соревнования, в котором принимали участие?
— Да, — кивнула я. — Безумие, но это правда. Даже эстафеты. Вот почему меня всегда ставят последней. Я стараюсь исправить плохое время других спортсменов.
— Определенно безумие, но это свидетельство вашего мастерства.
— Возможно. — Я сжала губы. — Мария завидовала, и ее предполагаемый друг, заставил ее сделать глупое.
— Это правда, что они пытались утопить вас?
— Да. Ну, Мария пыталась, а Каин преуспел.
— Вы могли умереть?
— Вполне вероятно, если бы в тот момент в бассейне внезапно не появился тренер. — Моя улыбка была натянутой. — Каин и Мария были исключены из школы, Марии было предъявлено обвинение в нападении, а Каин…
— Отбыл срок за покушение на убийство. Это тоже хорошо задокументировано, — с сожалением сказала Рене.
— У меня были синяки между лопатками в том месте, где он уперся коленом.
— Как вы думаете, он хотел вас убить?
— Я думаю, он злился.
— Почему?
— Потому что он был лучшим в команде, а я заняла его место, — я вздохнула. — Это действительно трагедия. Такая неоправданная. Я просто пыталась выбраться из ямы бедности, в которой жила. Меня не волновало, что они творили. Я просто хотела чего-то достичь.
— Но они не позволили вам этого.
— Нет. — Печаль наполнила меня. — Я встречалась с Каином всего лишь несколько раз.
— Но при этом вы хорошо знали его брата, не так ли?
