Что мне за дело знать, будто бы ему больно? Мне плевать, право слово, на его боль! Она и взялась у него от одной только дурости, каши в голове и неумения с самим собой разобраться; это моя боль — настоящая, это я проваливаюсь в кошмары, как в свежий, пропахший морозом и озоном, снег, это я едва не умерла в той реке, но каким-то чудом выжила, только вот выплыла не до конца. Что за чушь он несёт про свои кошмары, что мне до них дела? Пусть засунет их себе, куда поместится.
Словом, ничего удивительного, что наши с Арденом разговоры были разговорами слепого с глухим.
— Я мог бы порекомендовать специалиста, — будто бы в пустоту сказал Арден следующим утром, когда я машинально жевала яичницу, глядя только в книгу перед собой. — Она много лет занимается пациентами с тревожными расстройствами. Ничего страшного там не происходит, никаких кушеток из анекдотов, мягкие препараты, всё строго анонимно и…
Я не сразу поняла, что это он мне. Мастер Дюме справился с этим умозаключением быстрее, — по крайней мере, он одним движением влил в себя остаток чая и поскорее ушёл на свой балкон, ещё и заперся там изнутри.
— Мне не нужен врач, — я перелистнула страницу. — Я вполне здорова и прекрасно себя чувствую, спасибо за беспокойство.
— Ты очевидно не в порядке, — намёков Арден явно не понимал, — у тебя был приступ, а сегодня ты плакала во сне.
Я смотрела на него долго, но он не смутился, только стиснул зубы так, что чётче обрисовалась линия подбородка.
— Тебе показалось.
И поскорее ушла с кухни.
В следующий раз не выдержала уже я. Арден опять где-то шлялся весь день, пока я мучилась с принципом Гиньяри (это был излишне сложный для меня уровень материаловедения, относящийся к программе институтских спецкурсов), а вечером приволок две шавермы из ближайшего ларька и неощипанную дохлую курицу.
Курица имела невероятно скорбный вид. Смерть её была, похоже, мучительной: вокруг мелких выпученных глаз полопались все сосуды, шея измята, а в крыльях столько проплешин, слова несчастная птица отбивалась ими от трактора. Предшествующая этим скорбным событиям жизнь явно тоже не баловала: курица была тоща, плешива и неубедительна.
Арден бросил курицу на пол в угол, — она шмякнулась, как тряпичная. Вышел в комнату, а вернулся уже лисом. Сел, довольный, и принялся её грызть.
— Тебе может общипать её? — из чисто практических соображений предложила я.
С курицы летел лёгкий, воздушный пух, который норовил приземлиться в чай, в шаверму, в графин с водой и прицельно мне в нос. Кожа у курицы была синюшная, а кровь почти не текла; пахло специфически, но всё-таки не тухлятиной.
Лис довольно чавкал, только что не причмокивал от блаженства.
— Арден! Ну ты бы хоть не на кухне это делал!
Он посмотрел на меня задумчиво, потом вгрызся старательнее, раскусывая хрящи. Кое-как отделил от туловища крыло и, довольный, положил его мне в ноги.
— Арден!.. Я понять не могу, ты больной или невоспитанный?!
Арден подпихнул мне крыло и вернулся в свой угол.
— Это ненормально, — говорила я на следующий день, пока Арден мыл полы, а мастер Дюме безмятежно варил молочную кашу. Я безуспешно пыталась собрать летучий пух с кухонных полок. — Зачем ты ему потакаешь? Ладно ещё спать, хотя и с этим стоило бы обратиться к целителю, но кормить сырым мясом, в таких условиях!.. Мы же живём в цивилизованное время!
— Мне так нравится, — огрызался Арден. У него краснели уши. — Это не болезнь!
— Да-да, а курение — не зависимость!
Мастер Дюме поднял взгляд от тазика, и я смутилась:
— Извините, это я не вам.
Он кивнул и вернулся к курице.
— Арден, ну это же действительно ненормально. Если тебе захотелось курятины, мы могли бы её сварить, в конце концов! То ты углы метишь, то кишки на стул наматываешь, кто вообще кем управляет — ты лисом или лис тобой?!
— У нас взаимовыгодное сотрудничество, — язвительно ответил он. — Тебе не понять!
— Да куда уж нам!
— Вот и не лезь. Это моё дело, я сам разберусь, что нормально, а что нет.
— Как-то ты хреново разбираешься. У тебя очевидно проблемы, может надо что-нибудь предпринять, а не делать вид, что так и было задумано?!
Арден отставил в сторону ведро, выпрямился, сдул с лица выбившиеся из косы волосы. Вгляделся в меня, понял, что я не шучу, — и оглушительно, обидно расхохотался.
— Тебе могли бы помочь понять, что твои страхи беспочвенны, — мягко уговаривал Арден вечером, пока я, пыхтя, боролась с его шевелюрой. — Что все эти проблемы, они, ну… не настоящие.
Своими душеспасительными беседами он застал меня врасплох: я была в благостном настроении и почти не отреагировала на его слова.
У Ардена были роскошные волосы. Длинные, распущенными они спускались ниже пояса, мягкие, каштаново-рыжие, блестящие на свету. Арден по большей части заплетал их в простую косу, иногда — с какими-то мятыми шнурками, ленточками и висюльками, и у меня уже какое-то время чесались руки это исправить.
Ардену я сказала, что буду плести «кольчугу». Он, видимо, счёл, что это что-то мужественное, и смирился. На юге такие косы называли «морская рябь», а в наших местах — «авоська», потому что на надетую на голову волосатую авоську это и было похоже. Зато плелось долго, приятно. На середине я всё-таки передумала, расчесала волосы и принялась сооружать ажурную шестипрядную косу.
— Ты очень остро тогда отреагировала, — продолжал ласково говорить этот лис, — испугалась, переволновалась. Это можно понять, к тому же ты ещё была совсем маленькая, подросткам свойственна тонкая душевная организация. Наверное, тебе сложно было принять ошибочность своих решений. Но тебя никто не будет винить, если… ай!
Я дёрнула прядь ещё раз, посильнее, но на этот раз он был морально готов и только едва слышно зашипел.
— Милый, — я обратилась мягко. Ругаться не хотелось, потому что тогда он, конечно, отберёт у меня волосы и опять заплетёт своё безобразие. — Я давно взрослая девочка, и всё это абсолютно не твои проблемы!
— Конечно, мои, — обиделся Арден. — Ты ведь моя пара! А ты видишь во мне чудовище!
Ох, хорошо всё-таки, что он сам придумал про кровное обязательство. У кого-то здесь, похоже, семь пятниц на неделе.
— Ты послал меня в жопу, — напомнила я. Пальцы сами собой раскладывали волосы волнами. — Не вертись, пожалуйста. Закончим с этим… артефактором, и покатишься обратно в свои Кланы, лапать какую-нибудь лунную. И перестанешь втирать мне всякую чушь!
— Это не чушь. Ты так вцепилась в эту «свою дорогу», потому что у тебя сработало когнитивное искажение, называется «оправдание выбора». Это когда ты задним числом решаешь, что всё решил правильно, и находишь новые и новые причины для этого, даже если выбор был очевидно ошибочный.
