Признаться, я не видела. Карта как карта, маршрут как маршрут: почти прямая линия через лес, вне всяких троп, параллельно руслу, потом резкий поворот к реке и синяя метка на берегу — место, где Вердал исчез.
Пожала плечами.
— Вот здесь, — он ткнул карандашом в поворот, — он немного попетлял, выбирая, как обойти, но в итоге попёр напрямик, через подлесок. Вышел на берег. На крайней точке над водой он простоял не дольше трёх минут, а затем его зверь умер, и он рухнул в воду.
— И?..
— Тебе не кажется это… подозрительным? Что он вдруг, ни с того ни с сего, ломанулся через кусты и сугробы? И оказался у обрыва в тот самый момент, когда…
Я снова всмотрелась в линию. Её изгиб теперь казался мне не подозрительным даже, а пропитанным ужасами чёрной магии. Как будто гадюка сделала непредсказуемый, смертельный рывок.
— Это было бы трагическим совпадением, если бы он умер, — продолжал Арден. — Чем-то из страшилок об одной общей дороге. Но он остался жив, и это наводит на мысль, что он…
Арден выдержал паузу, заставляя меня договорить.
Сказать было очень сложно, будто, названная словами, эта кощунственная идея становилась реальной и настоящей.
Но я всё-таки заставила себя:
— Что он знал. Знал, что она… умрёт. И знал, когда.
— Ровно в полночь, — подтвердил Арден, как будто это было вопросом. — Лисы написали: не ранее одиннадцати тридцати, не позднее часа ночи. Но я думаю: ровно в полночь.
А я вдруг вспомнила о другом:
— Ты сказал, там была кровь. Но Ара… нам говорили, что она не…
— Да. В сквере была кровь, венозная, его и её. Не слишком много. И по большей части он собрал снег с ней и выкинул в реку, остался только запах, его поймали лисы. В общем, у нас есть сомнения относительно этого дела.
«Сомнения».
Арден спрашивал у меня о чём-то, но мне было нечего добавить. Тогда он принёс мне чай, крепкий и сладкий, без лимона. Кажется, он пожалел о том, что затеял этот разговор.
Я всё смотрела на карту, на хитросплетение линий, точки и пометки, и почти видела, как кружится по комнате Ара, сплетая в воздухе защитные узоры. Мы узнали его сразу, — смеётся она, и её смех застывает в воздухе морозными узорами. — Это как… взрыв. Ох, Кесс!.. Мы гнались за ним с одинокой скалы, и смотри-ка — догнали!
В ушах у меня звенело: Полуночь сплела нам одну дорогу.
«Полуночь сплела нам одну дорогу», — так сказала тогда Ара. Это было почти последнее, что она сказала мне. И долгое время я находила в этих словах и утешение, и источник новой боли. Они погибли оба, так мы думали. Это было ужасно, но если таково было веление Полуночи, это было хотя бы правильно.
«Полуночь сплела нам одну дорогу», — повторяла себе я, отдавая колдуну кровь в обмен на новые документы. Это была дорога, которой я не хотела, которую я рвала и ломала, от которой я бежала, готовая на любую жертву, лишь бы превратить её в несбывшееся.
А, получается, — не одну.
Глава 37
— Я имел сегодня в Сыске пренеприятнейшую беседу, — сказал мне Арден в понедельник. — Оказывается, несколько дней назад в полицию было подано заявление о пропаже некой Кессы Аранера, а сегодня по тому же поводу начальнику управления позвонила с личной просьбой Пенелопа Бишиг. Ничего не хочешь мне объяснить?
— Ой, — только и смогла сказать я.
И, выспросив у Ардена послабления к режиму своего заточения, бросилась звонить.
Пенелопа была младшей сестрой Ливи, и Ливи называла её покровительственно: «малая». Разница у них была примерно как у нас с Арой; Ливи успела поучиться в институте, вылететь из него, поступить в вечернюю школу, сходить замуж, родить сына, развестись, в хлам разругаться с родом, отречься, быть принятой обратно и что только не, а Пенелопа ездила на острова, занималась чем-то колдовским и считалась главной в роду.
При этом — хотя Ливи я никогда бы в этом не призналась, — старшей из них казалась как раз-таки Пенелопа. В отличие от легко увлекающейся, ветреной, немножко скандальной Ливи, которой всегда было капельку чересчур, она была настоящая Бишиг — холодная, твёрдая, вечно немного хмурая, не по-девичьи жёсткая.
Если бы Пенелопа была двоедушницей, она была бы хищной птицей. Даже поворот почти налысо бритой головы у неё был птичий. Но она была колдунья, верная дочь своего рода, везде ходила в кольчуге и в сопровождении каменных горгулий.
Я видела её три или четыре раза и, честно говоря, немного опасалась: казалось, что горгулья безо всяких сомнений отгрызёт мне голову и притащит её за волосы своей безразличной хозяйке. Ливи называла малую «пусечкой»: ни с родителями, ни с наставниками, ни даже со своей знаменитой бабкой Ливи не поддерживала больше отношений, а с сестрой виделась не реже раза в неделю.
Заволновавшись из-за моего исчезновения, деятельная Ливи сперва подала заявление, а потом, убедившись в бездействии полиции (которая, вероятно, знала о моём своеобразном статусе), уговорила сестру придать ему веса своей громкой фамилией.
По телефону Ливи мне ничего не сказала, только громко подумала. Зато в квартире — они приехали меньше чем через час, — разошлась не на шутку.
— Ты!.. Ты хоть представляешь вообще, как мы волновались?! Я места себе не находила! У меня молоко разжижело! Совести у тебя нет вот ни малюсенькой капельки!
А потом, резко перейдя на таинственный шёпот, подмигнула:
— Вы что теперь, этого?..
— Ливи!..
— А что Ливи? Дельный же вопрос.
Я закатила глаза и повела их на кухню.
Они приехали втроём: Ливи, Бенера и Пенелопа. Трис снова не было в городе, и она, как обычно, не сочла нужным никому об этом сообщить; к своему волку она всегда уезжала без предупреждения, а потом делалась такая злая, что не было дураков задавать вопросы.
— Она же недавно совсем ездила, — удивилась я. Трис не была человеком, стремящимся участить встречи с «возлюбленным». — Не рано ли?
— Да хрен их поймёт, — Ливи с интересом осматривалась в квартире.
— Я очень тревожилась, — прошептала Бенера и неожиданно крепко меня обняла, так, что чуть рёбра не хрустнули, — у меня была навязчивая идея, что твоя искра могла погаснуть.
Я неловко обняла её в ответ.
— Здравствуйте, — спокойно сказала Пенелопа. — Рада, что вы в порядке.
— Спасибо, — неловко ответила я.
И только спустя секунду поняла, что она говорила это не мне.
— Мастер Пенелопа Бишиг, — Мастер Дюме отвлёкся от кипящей на плите жестяной кружки с какой-то травой с резким запахом, чтобы церемонно склонить голову и показательно раскрыть испещрённые знаками ладони. — Это большая честь.
