— Хорошего дня, — деревянно сказал почтальон и сам закрыл дверь.
Коробка стояла на полу: кубический ящик примерно по колено высотой, зачем-то перевязанный бечёвкой с двумя жёлтыми бирками. На верхней крышке был вручную написан адрес, рядом синий штамп о приёмке за вчерашний день и наклейки — синяя «Осторожно! Хрупкое!» и красная «Не переворачивать». К одной из боковых стенок была примотана скотчем листовка с крупным заголовком «Безопасный груз»; ниже шёл полурекламный текст о современных поверительных артефактах, которыми оборудован городской почтамт № 7.
Отправитель не был указан.
— Ты давала кому-то адрес?
Я помотала головой.
— Только девочки, но зачем бы им это?
И подумала с невольным ужасом: может быть, это Ливи сочла, что мне срочно нужно эротическое бельё?.. хотя нет, оно поместилось бы в небольшой пакет, а из такого ящика можно при желании нарядить всех первокурсниц.
— Не тайная квартира, а проходной двор, — недовольно сказал Арден. — Пахнет эта штука… как-то странно.
Он потянулся было идти за инструментами, но мастер Дюме успел раньше, — достал с антресолей плоскогубцы и молоток, гвоздодёра, видимо, не было. Посылка оказалась довольно лёгкой, и минут десять мы толкались вокруг неё так и эдак, пытаясь максимально аккуратно её открыть.
Наконец, Арден снял верхнюю крышку, а следом за ней и боковую — и отшатнулся.
Из темноты ящика на нас смотрели остекленевшие, покрывшиеся мутной плёнкой глаза.
Это была голова, отрубленная голова животного. Она лежала на пластиковом пакете со льдом и россыпью октаэдров охлаждающих артефактов. Дно и стенки ящика выстлали светлым полотенцем, — оно багрилось от тёмной крови и сгустков.
Мохнатая морда, покрытая недлинной прямой шерстью, белой с лёгкой рыжиной. От широко расставленных миндалевидных глаз к носу — тёмные волосы; длинные стоячие уши придают зверю удивлённый вид. Короткие тонкие рога загнуты назад, на левом завязан кокетливый розовый бантик.
— Голова козы, — мрачно сказал Арден. — Очень оригинально.
— Это не коза. Не просто коза. — Мои расширенные глаза щипало сухостью. — Это серна. Это… серна.
Я присела на пол рядом с коробкой, — будто колени подломились. Неловко погладила пальцами мёртвый кожаный нос. Пасть оказалась грубо, неаккуратно зашита, толстыми шерстяными нитками. Положили ли в неё монету, как человеку?
Надеюсь, нет.
Записки в ящике не было. Зато вокруг головы лежали мешочки-саше, наполненные лавандой, а полотенце было пропитано ядрёным, химозным запахом кондиционера для белья.
Он мешался с запахом крови, становясь частью уродливой, тошнотворной какофонии; он вгрызался в нос хищным зверем, полз по горлу, и желудок отзывался тошнотой и горячей, горькой волной в пищеводе.
Я стиснула зубы и сглотнула.
Глаза застекленели, задымились. В морде — никакого выражения: чьи-то руки безжалостно измяли её, когда сшивали пасть. Сруб ровный-ровный, мясницкий, и из-под шерсти выглядывает сероватое, бледное мясо с белой полосой подкожного жира.
Так… хладнокровно. Наверное, она даже… не успела ничего понять.
В прихожей ужасно душно. Запах густым тяжёлым клубом опустился в лёгкие, и в них уже не помещался воздух. Артефакты в пакете ещё горели словами, и холод от них проникал в моё тело, сгущал кровь, вонзался иглой в бешено колотящееся сердце.
Они же разные бывают, серны. И совсем светлые, и тёмно-серые, и кудрявые. Но он взял именно такую, с рыжиной, с длинными ресницами, с хитрыми мёртвами глазами. И заморозил её, заморозил.
А Аре не стали зашивать рот. Её хоронили, не открывая лица. Она лежала ледяная, скрученная, изуродованная судорогами…
Меня скрутило спазмом, и горлу стало совсем больно, зато тело смогло сделать короткий жадный вдох.
— Кесса, — мягко позвал Арден. — Кесса, посмотри на меня. Повернись ко мне.
Я попыталась, но не смогла. Я стала тяжёлая и непослушная, а мёртвые пустые глаза гипнотизировали и приковывали к себе.
Арден закрыл ящик, и я вдруг заметила, что верхняя крышка поцарапана рогами, как будто голова ещё пыталась биться. Он взял меня за плечи, — я увидела это, но не почувствовала.
— Это просто животное, — сказал он твёрдо. — Просто животное. Оно никогда не было человеком. Только бегало и мемекало. Слышишь меня?
Я хотела что-то сказать, но смогла только кивнуть. Я смотрела на него, на знакомое лицо с прямым носом, на рыжую косу, но не могла их видеть, как будто между глазами и мозгом порвалась какая-то связь.
Тело скручивала тошнота.
— Пойдём отсюда.
Он поднял меня на ноги; всё вокруг кружилось, искажалось, а пол ходил, как несущаяся в горном потоке льдина. Ящик притягивал взгляд, как камень сходной с моей сингонии.
Я бросила на него последний отчаянный взгляд — и бросилась к туалету.
Глава 41
Меня рвало полупрожёванной овсяной кашей, потом — мутной желтоватой жидкостью, потом — жалкими каплями чего-то ядрёного. От этого становилось легче, я кое-как фокусировалась на белом фаянсе, вдыхала, и запах рвоты скрючивал меня новыми и новыми спазмами.
Арден сунул мне под нос кружку с водой, и я выхлебала её несколькими большими глотками, а потом так же легко со всей этой водой рассталась.
Меня било дрожью, по щекам текли слёзы сами собой, ладони были мокрые от пота. Моя броня будто раскололась, слетела шелухой; а Арден сидел со мной, накрыв мне плечи каким-то шарфом, и говорил какую-то ерунду, что-то про смешные заявления и экватор в училище Сыска, на который принято съезжать по лестнице в ванне.
Сортирный кафель, запах блевотины, и я, вся такая прекрасная. На его месте я не стала бы больше предлагать себе отношений.
Вялая мысль мелькнула в голове — и пропала.
— Я в порядке, — прохрипела я, когда желудок отчаялся и угомонился.
Потянулась наверх, чуть не упала снова, дёрнула за ручку слива. И, вяло улыбнувшись, потянула Ардена из туалета вон.
Почистила зубы. Напилась воды, сжевала кусочек лимона. На кухне пахло остывающим завтраком, и от этого меня мутило; мы устроились в комнате, на ковре. Я прислонилась спиной к кровати, а Арден сел напротив, забавно скрестив ноги и подтянув к себе одно из лисьих одеял.
Мастер Дюме в коридоре делал что-то с ящиком, но я заставила себя не смотреть.
— Это просто животное, — повторил Арден, пытливо заглядывая мне в лицо.
— Я знаю.
Я, конечно же, и правда знала.
После смерти двоедушник всегда возвращается в человеческую форму. В школе нам рассказывали про чудовищные эксперименты, которые проводили, когда ещё не было Охоты: мышей заключали в крошечные металлические гробы, и в них же и убивали. И даже тогда они превращались в людей, а контейнеры находили то в брюшине, то во рту, то разрывающими мышцы ноги.
