О причинах наверняка говорили по телевизору. Но телевизора не было, а я как раз открыла для себя игру в бусины, которые — в зависимости от материала — то склеивались, то отталкивались друг от друга. В конце концов, мне было семь. И взрыв при Марпери прошёл как-то мимо меня.
— Это… непубличная информация, — нетвёрдо сказал Арден, — но тогда при некоторых погибших нашли крысиные деньги.
— Чего?
— Старые монеты, они были круглые и крупные, чуть меньше ладони. С одной стороны профиль мужчины-человека, с другой — сцепленные хвостами крысы. Взрыв при Марпери — одно из самых крупных событий, в которых был замешан Крысиный Король.
Что-то такое было в ласочьем «музее». Фотокарточки Марпери, кажется, были тоже, — но «экскурсия» была недостаточно подробной, чтобы Матильда упомянула о нём хоть словом. Она говорила всё больше про судьбу и предназначение.
— В зашитом рту козы была такая же монета, Кесса.
Я глядела в исчерченный сингониями лист, и в хитросплетении линий видела почему-то тень склонённой головы. Узкая, чуть удивлённая морда, раскосые глаза; короткие тонкие рога загнуты назад. И лаванда. Много-много лаванды, химический запах кондиционера для белья и густой, тошнотворный — крови.
Может, Матильда и была ласка и посвятила всю свою жизнь великому служению, но как-то так вышло, что про Крысиного Короля Арден рассказывал интереснее и складнее.
Среди колдунов всё ещё бродят нелепые убеждения, будто крыса — грязное животное; разносит болезни, калечит других, грызётся с близкими за тёплый угол; и будто двоедушники-крысы такие же — бессмысленно драчливые, подлые и планирующие предательство с первой же встречи.
Крысы входят в Большую Сотню, и двоедушников учат иному: как лисы — это чутьё, правда и служение, а мыши — уют, семья и достаточность, так крысы — находчивость, ум и целеустремлённость. Чабита Ту была типичной крысой: изворотливой, в чём-то жестковато-эгоистичной, но вместе с тем настоящим мастером своего дела и склонной — где можно — быть по-своему мягкой.
Сказки про злобных крыс — они оттуда, из времён Войны Кланов, когда только Большой Волк сумел остановить бессмысленное кровопролитие и повернуть всять построенные по воле Крысиного Короля корабли. Тогда пришла Полуночь, и Крысиный Король не родился вновь. Но дело его живо, и многие годы перед казнью преступника можно было услышать: «Во имя Крысиного Короля», и до сих пор то здесь, то там всплывают крысиные деньги.
— Получается, его никто не ловил? — недоумённо спросила я.
— За всё время — ни разу, — Арден кивнул. — Каждую Долгую Ночь есть те, кто выглядывает его среди тысяч туманных зверей и смотрит, чтобы он не был пойман. Там, наверху… там он просто большая крыса.
— То есть Вердал никак не может быть Крысиным Королём?
— Конечно. Но ничто не мешает ему быть одним из хвостов. А хвосты — так это, если послушать Матильду, ещё хуже…
Подумать только: крысиные деньги из чистого серебра, за которые ничего нельзя купить; чьи-то смерти и чья-то боль; мраморная статуя Усекновителю, глаза лунной жрицы и высохший канал; странная страшная сила рода Бишигов и запреты Конклава; корабли, не уплывшие к островам, реки которых рождены из крови замурованных в пещерах колдуний; артефакты и артефакторные принципы, которые нельзя (можно) нарушать; закованное в лёд тело девчонки, которая всего-то хотела любви; утопленная в водохранилище лодка; полицейские и их дурацкие взгляды на жизнь; тайная служба при Волчьей Советнице, которая верит в старые сказки и борется с фольклорным чудовищем, — кому могло бы прийти в голову смешать всё это, развести водой, слепить и сказать, будто так и было надо?
Какими странными дорогами ты ходишь, Полуночь! Не лучше ли было бы сложить из этого если не сказку, — то пусть хотя бы и песню, горькую-горькую, тягучую, из тех, что хорошо звучат под дудук и редкие скрипы-всхлипы одиноко тронутых струн? Или, если не вышло с песней, — можно бы сделать абсурдистскую постановку для современного театра, чтобы пластический танец, канатоходец, и отрез белого шифона, медленно планирующий в свете софитов с расцвеченного нарисованными звёздами неба в искусственный снег.
Зачем было путать друг с другом Крысиного Короля и мою тихую жизнь, в которой я и хотела-то только — получить какой-нибудь диплом и накопить на маленькую квартирку с видом на лестницы Огица?
Или и правда есть у тебя, Полуночь, какой-то великий план, от которого нигде нельзя скрыться, и всё внутри меня теперь нацелено на что-то тобой задуманное, и куда бы я ни бежала, где бы ни пряталась, как бы ни билось, — течение вынесет меня к нужному берегу?
Или, может быть, и нет никакой цели и высеченного в камне будущего, а есть только я, сделанная из своей дороги — и ею определённая? Она стала мною; она создала меня; собрала из осколков, кусочков, ярких ягод и гнилой листвы, разумных решений и с чего-то случившихся всплесков, из всего неотменяемого и из всего несбывшегося; это я теперь, вот такая; и я какие-то вещи могу, какие-то делаю, каких-то хочу и всякий раз выбираю из тысячи тысяч возможных троп ту самую, что меня продолжает.
— Тебе не обязательно об этом всём думать, — Арден аккуратно переплёл свои пальцы с моими. — Тут не о чем особенно беспокоиться, Служба знает, как делать своё дело. Они его поймают, Кесс, и во всём разберутся.
— Но мы же зачем-то здесь, — тихо сказала я.
Он помялся немного и неловко пошутил:
— Мама предложила считать, что это отпуск. Сможешь представить, что мы в санатории? А я буду носить тебе какие-нибудь сплетни из следственной… если сумею их добыть. А потом, когда всё разрешится, мы могли бы…
Не знаю, что он хотел сказать. Я зажмурилась и перебила:
— Обязательно. Потом.
Глава 53
Я не успела определиться толком, расстраивает меня вынужденное безделье или, напротив, радует, — потому что уже следующим утром меня пригласили в мастерскую.
Мастер Ламба, с которым мы до этого вели скудную переписку по поводу моего артефакта, — я писала ученические пояснения, а он присылал в ответ книги с закладками, — оказался сухопарым смуглым мужчиной, лысым и без бровей. Будто компенсируя нехватку волос, он носил в ушах добрый десяток золотых колечек, а к рабочему комбинезону прицепил на булавке костяное пенсне с топорщащимися наверх дополнительными линзами. Когда я зашла, на правый глаз было надвинуто прозрачное увеличивающее стекло с прокрашенной по нему тонкой разметкой в виде концентрических кругов с рисками, — видимо, для огранки камней или чего-то в этом роде.
Правда, никаких камней он не огранял. Мастер сидел на высоком табурете, поджав под себя ноги в разношенных кедах, жевал печенье и прихлёбывал что-то прямо из носика чайника.
— О, добрый день, добрый день, — жизнерадостно сказал он, подскочил и затряс мою ладонь. Затем оглядел с ног до головы и поправил воротничок моей рубашки: — Так это вы, юная красавица, та чудная выдумщица с синергией по Гиньяри!
