– Как мы можем знать это наверняка? – Тоби была заинтригована и лихорадочно ухватилась за новую нить рассуждений. Она припомнила ту ночь в отделении, когда поступил Гарри. Вспомнила грохот металлической кюветы, упавшей на пол, а затем звук, с которым его нога колотилась о каталку. – Два человека из одного и того же пансиона. С одними и теми же симптомами.
– Спутанное сознание – недостаточно специфичный симптом.
– У Гарри Слоткина было то, что я приняла за фокальные судороги. Теперь я понимаю, что это мог быть миоклонус.
– Мне нужно провести вскрытие. Я не могу поставить диагноз Гарри Слоткину без анализа мозговой ткани.
– Ну а насколько вы уверены в диагнозе Ангуса Парментера?
– Я отправлю образцы невропатологу для подтверждения. Он посмотрит их под электронным микроскопом. Это может занять несколько дней, – сказал он и тихо добавил: – Надеюсь, что я ошибаюсь.
Взглянув на него, Тоби вдруг увидела в его лице не только усталость, а что-то еще. Она увидела страх.
– Я порезался, – объяснил Дворак. – Во время вскрытия. Когда вынимал мозг. – Он покачал головой и горько усмехнулся. – Я вскрыл тысячу черепов. У трупов, с которыми я работал, были ВИЧ, гепатит, даже бешенство. Но я ни разу не порезался. Затем мне на стол попадает Ангус Парментер, который, на первый взгляд, умер от естественных причин. Неделя пребывания в больнице, никаких следов инфекции. И что я делаю? Я протыкаю палец. Именно в тот момент, когда работаю с этим чертовым мозгом.
– Диагноз еще не подтвержден. Могла произойти ошибка. Возможно, срезы были приготовлены не совсем правильно.
– Вот и я надеюсь, – он уставился на микроскоп, как на злейшего врага. – Я обхватил мозг обеими руками. Совсем неподходящее время для пореза.
– Это не значит, что вы инфицированы. Судя по всему, вероятность заражения чрезвычайно мала.
– Но все же есть. Это возможно. – Он посмотрел на Тоби.
Возразить ей было нечего. Да и лживые утешения она произносить не умела. Молчать по крайней мере было честнее.
Дворак выключил подсветку микроскопа.
– У нее долгий инкубационный период. Может пройти год, а то и два. И даже через пять лет я все еще не узнаю наверняка. Буду ждать первых признаков. По крайней мере, это относительно безболезненный конец. Начнется со слабоумия. Нарушения зрения, возможно, галлюцинаций. Потом начнется бред. И в конце концов кома. – Он устало пожал плечами. – Наверное, это все же лучше смерти от рака.
– Мне очень жаль, – сказала Тоби. – Я чувствую себя виноватой…
– Почему?
– Я настояла на вскрытии. И подвергла вас риску.
– Я сам ему подвергся. Мы оба рискуем, доктор Харпер. Причиной тому наша работа. Вы работаете в неотложке: кто-то кашлянет на вас, и вы подхватываете туберкулез. Можно случайно уколоться иглой и заработать гепатит или СПИД. – Он вытащил предметное стекло и положил его в лоток, затем прикрыл микроскоп пластиковым чехлом. – В любой работе таится угроза, ведь даже по утрам вставать небезопасно. Рискованно ездить на работу, опускать письма в ящик. Летать на самолете. – Дворак посмотрел на нее. – Неожиданность состоит не в том, что мы умрем. А в том, как и когда это произойдет.
– Должен же быть какой-нибудь способ остановить заражение на этой стадии. Может, иммуноглобулин поколоть…
– Без толку. Я сверялся с литературой.
– Вы говорили об этом с вашим врачом?
– Я еще никому об этом не говорил.
– Даже семье?
– У меня только сын, Патрик, и ему всего четырнадцать. В таком возрасте у него хватает своих забот.
Тоби вспомнила фотографию на столе – взъерошенного мальчишку, победно сжимавшего в руках форель. Дворак прав: в четырнадцать лет тяжело признать, что твои родители смертны.
– И что вы собираетесь делать? – поинтересовалась она.
– Позаботиться о выплате медицинской страховки. И надеяться на лучшее. – Он поднялся и направился к выключателю. – Больше мне ничего не остается.
Роби Брэйс, одетый в футболку «Ред Сокс» и жуткого вида спортивные брюки, открыл дверь.
– Доктор Харпер, – приветствовал он. – Быстро же вы добрались.
– Спасибо, что согласились встретиться.
– Ну да, правда, вы пришли не в самый подходящий момент. Понимаете, ребенку пора спать, так что у нас тут сплошное нытье и уговоры.
Тоби вошла в дом. Где-то наверху вопил ребенок. Крик был не расстроенный, а сердитый, сопровождавшийся топаньем ног и швырянием предметов на пол.
– Нам три года, и мы учимся строить окружающих, – объяснил Брэйс. – Ох уж эти цветы жизни!
Роби запер входную дверь и провел Тоби по коридору в гостиную. Она еще раз подивилась, какой же он громадный. Его мощные мышцы не давали рукам прилегать к торсу. Тоби села на диван, а он устроился в потертом кресле.
Наверху продолжались крики, уже более хриплые и перемежавшиеся громкими трагическими всхлипами. Послышался женский голос, спокойный, но решительный.
– Битва титанов, – прокомментировав Брэйс, глядя в потолок. – Жена повыносливее меня. Я так сразу падаю лапками кверху. – Он посмотрел на Тоби, и его улыбка угасла: – Так что там насчет Ангуса Парментера?
– Я только что из судмедэкспертизы. Предварительный диагноз – болезнь Крейцфельда-Якоба.
Брэйс изумленно тряхнул головой:
– Точно?
– Нужно подтверждение невропатолога. Но симптомы вполне соответствуют диагнозу. И не только у Парментера. Еще и у Гарри Слоткина.
– Два случая? Это все равно что молния, два раза попавшая в одно и то же место. Как вам удастся это подтвердить?
– Ну, мы не можем подтвердить это в случае с Гарри, поскольку у нас нет тела. Но что, если у двух обитателей Казаркина Холма действительно болезнь Крейцфельда-Якоба? Возникает вопрос, существует ли общий источник инфекции. – Тоби подалась вперед. – Вы говорили, что, судя по амбулаторной карте, у Гарри ничего такого не было?
– Верно.
– Он перенес какие-либо хирургические вмешательства за последние пять лет? Пересадка роговицы, к примеру?
– Не помню, чтобы нечто подобное упоминалось в его карте. Но думаю, что таким образом заражение произойти могло.
– Такие случаи были. – Тоби немного помолчала. – Есть и другой вариант переноса. Через инъекции гормона роста.
– И что?
– Вы говорили, что в Казаркином Холме проводятся исследования по введению гормонов пожилым людям. По вашим словам, у пациентов наблюдался рост мышечной массы и силы. Возможно ли, что пациентам колют испорченные препараты?
– Гормон роста больше не берут из мозга трупов. Он производится специально.
