Тоби коснулась маминого лба, отодвинула седые прядки. Зашевелившись, Элен открыла глаза и растерянно уставилась на дочь.
– Это всего лишь я, мамочка, – сказала Тоби. – Спи.
– Плита выключена?
– Да, мама. И двери заперты. Спокойной ночи. – Она поцеловала Элен и вышла из комнаты.
Тоби решила не ложиться. Нет смысла сбивать устоявшийся ритм – через сутки ей снова предстоит ночное дежурство. Она налила себе бокал бренди и отнесла его в гостиную. Включила стереопроигрыватель и поставила диск Мендельсона. Запела одинокая скрипка – чисто и печально. Это был любимый концерт Элен, а теперь и Тоби.
На пике крещендо зазвонил телефон. Она сделала музыку потише и потянулась к трубке. Это был Дворак.
– Простите, что так поздно, – извинился он.
– Ничего страшного, я недавно пришла. – Держа бокал в руке, Тоби откинулась на диванные подушки. – Я знаю, вы пытались до меня дозвониться.
– Я разговаривал с вашей домработницей.
Он замолчал. Было слышно, что у него играет оперная музыка. «Дон Жуан». Вот так, подумала она, двое одиноких людей, каждый сидит у себя дома в компании стереосистемы.
– Вы собирались проверить истории болезни тех пациентов из Казаркина Холма, – напомнил он. – Я хотел узнать, есть ли что-нибудь новенькое.
– Я видела карту Гарри Слоткина. Хирургических вмешательств, которые привели бы к БКЯ, не было.
– А гормональные инъекции?
– Нет. Похоже, он не был включен в протокол. По крайней мере в карте об этом не говорится.
– А как насчет Парментера?
– Мы не нашли его карту. Поэтому неизвестно, были ли у него какие-то операции. Вы могли бы завтра спросить доктора Валленберга.
Дворак не ответил. Она заметила, что «Дон Жуан» затих и на том конце провода воцарилась тишина.
– Жаль, что я не могу вам ничего больше сообщить, – сказала она. – Наверное, ждать окончательного диагноза просто невыносимо.
– Были вечера и повеселее, – признался он. – Я понял, что чтение страховых полисов – на редкость скучное дело.
– Ну нет. Вы же не на это потратили вечер, правда?
– Бутылочка вина помогла.
Она сочувственно пробормотала:
– Бренди – вот что я обычно рекомендую после тяжелого дня. Честно говоря, я как раз держу в руке бокальчик. – Она помолчала, а потом опрометчиво добавила: – А знаете, я все равно не буду спать всю ночь, как всегда. Вы можете приехать ко мне, выпьем вместе.
Дворак ответил не сразу, и она, прикрыв глаза, подумала: «Боже, зачем я это сказала? Почему я говорю так, будто мне не хочется быть одной?»
– Спасибо, но от меня сегодня мало радости, – признался он. – Может, в другой раз.
– Конечно. В другой раз. Спокойной ночи.
Тоби повесила трубку и подумала: «А чего я еще ожидала? Что он сразу примчится и мы проведем ночь, глядя друг другу в глаза?»
Она вздохнула и поставила концерт Мендельсона еще раз. Под звуки скрипки она потягивала бренди, отсчитывая оставшиеся до рассвета часы.
12
Джеймс Бигелоу устал от похорон. Несколько лет он постоянно ходил на них, а в последнее время они случались все чаще и чаще, словно нарастающий барабанный бой, под который марширует время. Неудивительно, что большинство его друзей уже умерли, в свои семьдесят шесть он пережил многих. Теперь смерть догоняет и его. Он слышал ее крадущиеся шаги; ясно представлял свое собственное застывшее тело в открытом гробу: лицо напудрено, волосы расчесаны, серый шерстяной костюм тщательно отглажен и застегнут на все пуговицы. И та же толпа плывет мимо, молча отдавая последние почести. То, что сейчас в гробу лежал Ангус Парментер, а не Бигелоу – всего лишь вопрос времени. Еще месяц, еще год, и в зале прощаний будет выставлен его гроб. Для каждого из нас путешествие когда-нибудь подойдет к концу.
Очередь продвинулась вперед, с ней и Бигелоу. Он остановился возле гроба, задумчиво глядя на своего друга. «Вот и ты оказался смертным, Ангус».
Он прошел дальше, свернул в центральный проход и занял место в четвертом ряду. Отсюда он мог наблюдать за процессией знакомых из Казаркина Холма. Вот соседка Ангуса Анна Валентайн, неугомонно преследовавшая его своими телефонными звонками и запеканками. Здесь были его приятели по гольф-клубу, пары из компании винных дегустаторов и музыканты местного любительского оркестра.
А где же Фил Дорр?
Бигелоу оглядел зал в поисках товарища, зная, что тот должен быть здесь. Всего три дня назад они вместе выпивали в клубе, вполголоса обсуждали старых партнеров по покеру – Ангуса, Гарри и Стена Маки. Все трое уже покойники, остались только Фил и Бигелоу. А вдвоем за покер и садиться не стоит, сказал Фил. Он собирался сунуть колоду карт в гроб Ангусу – вроде прощального подарка, чтобы тот как следует поиграл в покер на небесах. «Интересно, будет ли возражать семья? – размышлял он. – Может, они посчитают, что такой дешевый сувенир выглядит недостойно на атласной обивке?» Тогда они грустно посмеялись над этим, пропустив еще по стаканчику тоника. Черт, сказал Фил, я все равно это сделаю, Ангусу бы понравилось.
Но Фил со своей колодой сегодня не появился.
Анна Валентайн бочком прошла в его ряд и села на соседнее место. Ее лицо было до абсурда густо напудрено – попытка скрыть возраст лишь подчеркивала каждую морщинку. Еще одна рыскающая вдовушка. Джеймс был окружен ими. В другой раз он попытался бы избежать разговора с нею, опасаясь, что Анна с ее ограниченным умишком усмотрит в этом признаки заинтересованности. Но поговорить ни с кем другим он сейчас не мог.
Склонившись к ней, Джеймс вполголоса спросил:
– А где Фил?
Анна посмотрела на него, словно удивившись, что он заговорил:
– Что?
– Фил Дорр. Он должен был прийти сюда.
– Я так понимаю, он неважно себя чувствует.
– А что с ним такое?
– Не знаю. Два дня назад он отказался пойти в театр. Сказал, что с глазами у него нехорошо.
– Мне он этого не говорил.
– Он заметил это лишь на прошлой неделе. Собирался сходить к врачу. – Анна вздохнула и уставилась вперед, на гроб. – Ужасно, не правда ли, как все разваливается. Наши глаза, наши суставы, наш слух. Я сегодня поняла, что у меня изменился голос, я этого не замечала. Посмотрела видеозапись нашей поездки в Фэнл-холл, и поразилась, что у меня такой старый голос. А ведь я не чувствую себя старой, Джимми. Я уже не узнаю себя в зеркале…
Она снова вздохнула. Слеза сбежала по ее щеке, оставляя дорожку на толстом слое пудры. Она вытерла ее, оставив бледное пятно. «Фила беспокоили глаза».
