А теперь пришли похожие мысли, но чуть измененные. Про это же в основном, но именно – про то, что меня выталкивает отсюда. Если б хотело время меня прикончить – оставило бы в доте и там что-то произошло. Снаряд, граната, огнемет… А так – меня выдернуло и потащило дальше. Но для чего? Или, может, это я зря думаю про то, что время ко мне как-то относится по-особому? Куда-то гонит или убирает с доски? Что-то мысли мне эти сильно не нравятся. И даже не пойму отчего – что-то в глубине души этому противится. Может, это потому, что скорблю о погибших товарищах и не могу оторвать себя от них? Ох, не нравится мне все это. Ладно, возьму опять эту «Жизнь», попробую отвлечься. А что это за надпись на полях книги? Карандашом и старыми буквами, но все понятно:
Страшные ты спрашиваешь тайны.
Поневоле говорю я. Будет!
Это не про то, что здесь напечатано. Рядом идет текст про то, что этот цезарь плавать не умел. Значит, такая мысль – о страшных тайнах написавшего человека мучила, и такой ответ на мысль у него родился. Может, это даже стихи. И, может, я тоже страшные спрашиваю тайны. А это мне не положено. Наверное, это правильно. Надо выздоравливать и делать свое дело. А размышления о том, что мне уготовано, – они только душу терзают. Как и мысли о том, насколько я изменил это прошлое своим появлением. И что выйдет из этого изменения…
За Манновкой была следующая остановка – деревня Орлы. Кстати, здесь было два наших дота, стоявших на берегу реки. А УРа осталось уже совсем немного – эти доты, Крикковский узел на другой дороге… и, кажется, все. Дальше доты еще есть, но это уже Усть-Лужская позиция – против десанта, то есть по берегу моря. А что дальше? Нас припрут к берегу или мы успеем проскочить по нему в сторону Питера? Я устал от этих размышлений, пошел на кухню и предложил помощь в чистке картошки или чем-то подобном. Рубить дрова – у меня еще голова не совсем отошла. Повар этому был рад и картошки мне предоставил аж до изнеможения. Кормили нас сытно и обильно, но не разнообразно – картошка вареная, картошка тушеная, суп с картошкой. До этого ею особо не баловали, зато сейчас – хоть до посинения. Видимо, здешний колхоз постарался. Ну да, а что здесь еще будет расти? Разве что рыба. Ладно, картошка не надоедает, особенно когда жиром сдобрена и соль есть. Вот жареной бы… Но на такую прорву народу это несбыточно – не нажаришь. Вечером еще раз помог, умилив повара своим героизмом. Читать про императоров не захотелось, и я, приняв вечерние порошки, лег чуть пораньше. Мне никто не мешал – все ходячие ранбольные пошли знакомиться с местным населением женского пола. Меня позвали с собой, я было согласился, а потом отчего-то вернулся и отправился спать. Заснул быстро, но сну не обрадовался.
Передо мной были ребята из моего взвода. Они стояли у тыльной части дота. Словно собрались фотографироваться, полукругом, смотрели на меня и махали мне руками, как будто я запаздывал, – беги быстрее, сейчас снимут, а ты не попадешь!
Младший лейтенант Волох, комендант. Федор Ильич Островерхов, младший сержант, помкомвзвода. Егор Чистосердов – мой начальник пулемета. Растягаев – начальник среднего пулемета (кажется, Василий). Борис Засядко – начальник левого. Архипов Никита и Федор Калашников – вторые номера. Паша Черный – официально не то электромеханик, не то электромоторист, фактически он на вентиляторе. Коля Ручьев из Вятки – наблюдатель, а числится, кажется, радистом. Моня Скобликов – фактически дверной, по расписанию – санинструктор. Тишкин Петр – он на насосе Альвейера, который подает охлаждающую воду на пулеметы. А кем он числится – не помню. Может, еще одним электромехаником, может, вторым радистом. Паша с Петром иногда меняются местами, если есть нужда. Ну и наше пополнение – стоит себе Анемподист Фоканов чуть в сторонке, всем своим видом показывая, что я тоже тут, но на особом положении. Ну да, пехотное прикрытие, один стрелок, в три шеренги стройся и со всех четырех сторон прикрывай! И мое место там – вот, справа от Егора, хоть возле пулемета, хоть возле этой тыльной стены! И туда я бегу, на свое место, в доте номер двадцать один, позывной «Чонгар», первая рота…
А место мое ближе не становится, а все отодвигается и отодвигается…
Рассвет. Мутный какой-то и туманный. Народ в избе храпит на разные голоса; хорошо, видать, отдохнули. А щеки у меня мокрые, и это не оконное стекло дождь захлестал, а кое-что другое зрение ухудшает. Пойду в сени, водички хлебну из хозяйской бочки. Военврач настаивал, чтоб мы пили кипяченую воду, но все из-за переездов это никак не наладят…
Хлебнул водички, на крыльцо вышел, сел на доски. Прохладно, особенно мокрому лицу. Ладно, сейчас уйду, только вот с мыслями соберусь. Это я не просто так сон увидел, а со своим взводом попрощался. Однозначно.
Утром я на обходе военврача попросил о выписке в часть. Дескать, уже здоров.
Врач хмыкнул, подробно осмотрел меня. Особенно дались ему мои глаза, но не острота зрения, а всякое другое – посмотри в сторону, следи за кончиком молоточка; ну и – стань, вытяни руки, попади пальцем в кончик носа и все такое из этой оперы. Обычно так смотрят невропатологи. Может, военврач до армии тоже невропатологом был? Записал все, еще раз похмыкал и сказал, что лучше бы мне еще полежать денек-другой, но если героизм спать мешает, то он не против. Выписали мне какую-то бумагу, выдали обмундирование и документ. Обмундирование было не мое, но, в общем, приличного качества. Гимнастерка оказалась чуть великовата, но это меня не побеспокоило. В вещмешке все вещи целы.
Машина с ранеными, на которой я должен был вернуться в батальон, прибыла только в обед, потому я занимался, чем хотел. То отдыхал, то с разрешения хозяев поживился яблоками в саду, то сходил опять на кухню, к радости повара. Чем сидеть без пользы дела, можно посидеть с пользой – картошки почистить на супец… И не зря старался. Пообедал аж до перегрузки организма, а потом и рад был тому, что так пообедал.
Ибо что-то у меня пошла черная полоса. Меня направили не в свой батальон, а в 266-й. Он сначала был брошен под Нарву, потом пытался удержать Кингисепп, а затем его взять обратно. Сейчас же народ в нем пребывал в состоянии апатии. Еду уже пару дней не выдавали – куда-то задевались тыловики; артиллерия и пулеметы потеряны, народ обносился и за собой перестал следить. Начальства нет почти никакого – повыбивало в боях. Плюс они походили в совсем неудачные атаки, от которых толку нет, зато есть потери, и вовсе унынию предались. Как говорил ослик Иа: «Жалкое зрелище! Душераздирающее зрелище!» И зачем я сюда попал? По ошибке? Лучше бы действительно полежал еще пару дней в санчасти.
Походил я по расположению роты – это не часть, а кучки людей, кто где пристроившихся и костерки жгущих, чтоб погреться возле них. Поискал начальство, кому свою бумажку отдать, – никого не нашел. Кто-то из бойцов сказал, что ротный убит еще под городом, политрук контужен. Взводный один вроде есть, но где он сейчас – кто его знает… Комиссар-то батальона бывает несколько раз в день, потому про него и не забыли.
Иттить ихнюю мамашу! Это куда ж я попал – в анархистский отряд, про который оперуполномоченный рассказывал?! Как он их назвал: анархисты-пофигисты? Нет, как-то по-другому… Беспредельщики?.. Во, безмотивники!
[25]
