Марк застонал, потянул рукоять спаты. Бесполезно.
Невдалеке заржал жеребец. Предатель, подумал Марк. Сомик фыркнул, словно услышал. Жеребец потянулся мягкими губами и сорвал листик.
«Ничего, я встану». Декурион сжал зубы. И начал подниматься, ломая сопротивление больного тела.
Приглушенный топот копыт. Мои ребята уже недалеко.
Рывком он дотянулся до кинжала, пальцы сомкнулись на рукояти. Быстрее! Декурион рванул клинок из ножен. В следующее мгновение беловолосый гем с легкостью блокировал отчаянный выпад Марка. Пугио вырвался из ладони и улетел в траву.
Голубые глаза. Ярость.
Гем размахнулся. Приближающийся кулак. Да что ж такое! Марк успел закрыть лицо локтями…
Удар.
* * *
Я осматриваю трофейную спату. Хороший клинок. Гладий после боя весь в зазубринах, а этой спате — хоть бы что. Ни царапины.
Когда я вспоминаю, кому принадлежит клинок, меня снова начинает трясти. Как же так?! Почему?
К воронам рассуждения! Надо заняться делом. Я смотрю на центуриона:
— Как там Марк? Живой?
— Живой, — Тит чешет затылок. — Ну… почти.
В сущности, декуриону повезло. Эквиты нашли Марка — лежащего без сознания на поляне. Рядом пасся его конь.
Декурион едва может стоять, всадники с трудом усаживают его верхом.
Я говорю:
— Отвезите его в лагерь Семнадцатого и передайте медикам. Скажете: я приказал. Мы доберемся до легиона сами.
Эквиты салютуют.
Когда всадники уезжают, Тит Волтумий кладет ладонь на рукоять гладия. В отличие от простых солдат, которые носят меч под правой рукой, у центурионов он висит слева. Выпендрежники.
Центурион хмыкает. Неожиданно весело.
— Легат? Ничего не хотите мне сказать?
— Хорошо, Тит, — Проклятье, как я устал. — Имя, которое назвал мертвец…
Центурион ждет. В глазах — напряжение.
— Арминий, — говорю я.
Тит моргает. И все. Кажется, он почти не удивлен.
— Ваш друг?
— Да… мой друг.
Где-то вдалеке кричит сова.
Глава 5
ИСПЫТАНИЕ НА ИЗЛОМ
Ветер треплет мои волосы, бросает в лицо водяную пыль.
— Квинт, — говорю я. — Ты как?
Рим. Палатинский холм. Дом семьи Деметриев Целестов.
Серое небо вливается в атриум через отверстие в крыше. Нарастающий шум дождя. За стенами дома потоки воды несутся по мостовым Рима, с ревом вливаются в канализационные стоки, пробегают под всем городом и обрушиваются в Тибр. В следующее мгновение небо раскалывается на тысячи кусков, озаряется синеватой вспышкой…
Гремит гром. Буд-ду-бу-дых.
Мы стоим у бассейна, смотрим, как капли разбиваются о поверхность воды. Она морщится.
Мне — двадцать один год.
Луцию двадцать пять, Квинту — хотя он выше нас обоих на голову — всего шестнадцать.
Наш отец убит во времена проскрипций.
Его казнили по приказу Августа. Имущество и земли отца конфисковали, но приданое матери Квинта — бросившейся в ноги принцепсу — оставили. Так что у нас есть, что проедать и чем распорядиться. Позже Луций получил назначение в Паннонию, успешно командовал когортой, затем отрядом союзников и частично восстановил состояние семьи. Теперь мы достаточно богаты, чтобы в будущем я мог стать сенатором.
А теперь смерть матери Квинта подкосила нас снова.
Идет дождь. Капли летят сквозь проем крыши во внутренний дворик, разбиваются о камни. Щелк! Щелк! Щелк! Медленно. Другие падают в маленький бассейн.
Мы стоим рядом. Наши с Луцием тоги мокрые, туника Квинта тоже. Капли с волос стекают на лица. Словно мы плачем.
— Братья, — произносит Луций. — Братья…
И замолкает.
— Мама, — говорит Квинт.
Мы молчим, стоя под дождем, вода струится с наших одежд и собирается в лужи на мозаичном полу. Мама Квинта, думаю я. Она была красивой. Квинт опускает голову и хлюпает носом — как в детстве. Он самый младший.
— Все будет хорошо, брат, — говорю я. Поворачиваюсь и иду вдоль галереи. Мы справимся.
В последний момент я оборачиваюсь и вижу их, стоящих рядом у бассейна с дождевой водой. Луций и Квинт. Они совершенно не похожи друг на друга. И одновременно они — одно целое. Это так правильно, что у меня щемит сердце.
Это мои братья.
* * *
Мы часто в детстве дрались. Лупили друг друга всем, что под руку попадется.
Это бывает.
Только самые близкие люди могут сделать тебе по-настоящему больно.
Друг.
Что это слово значит для меня?
Как поступить, если человек, которому ты доверял, оказывается убийцей и предателем? А? Не знаешь, Гай?!
А ты подумай. Подумай, пока есть время.
Глухой перестук копыт. Солнце почти зашло, кроваво-красный закат — медленный, неторопливый — опускается на германскую землю.
Я — думаю.
* * *
Мы подъезжаем к расположению ауксилариев. Три германские когорты находятся здесь во временном лагере.
Смеркается.
Аккуратный частокол окружает лагерь по периметру, колья заострены — все по уставу. На деревянных башенках застыли часовые — я вижу их черные силуэты на фоне пламенеющего неба. Вокруг лагеря идет ров, тускло блестит вода. Отлично. Уверен, размеры рва и количество воды в нем соответствуют самым строгим военным правилам.
Мы подъезжаем к главным воротам. Они находятся на северной стороне прямоугольника.
Все, как положено римскому военному лагерю.
За исключением того, что это германский военный лагерь…
Я толкаю жеребца пятками. Вперед, вперед! Быстрее!
Что будет, если в открытом бою столкнутся легионы и серый поток германской конницы?
Ну, варварам точно не поздоровится.
Лучше нашей пехоты нет ничего. Даже несокрушимая фаланга спартанцев, даже парфянские катафрактарии, закованные в железо с головы до ног, на лошадях, покрытых панцирями, не рискуют сталкиваться с легионами лоб в лоб.
Солдат Красса парфяне закидывали стрелами издалека.
Не принимали открытого боя. Умные люди парфяне. Знали, что в прямом столкновении легионы сомнут их к чертовой матери.
Поэтому парфяне изматывали легионеров и водили их по пустыне. Засыпали стрелами. Закидывали камнями…
