Сегодня и увидим.
— Куда-то торопитесь, префект?
Эггин с досадой останавливается. Голова трещит жутко. Вчера он напился, как обычно, до полного бесчувствия. Чтобы не думать. Чтобы — забыть.
Но знать это Цейонию не обязательно.
— Дела, — поясняет Эггин сухо. — Прошу меня простить, префект.
Он идет, а за его спиной Цейоний насмешливо улыбается, в сузившихся глазах стынет обида.
— Что вас насмешило, префект? — спрашивает его Гортензий Мамурра.
Цейоний поворачивает голову, улыбка натянута на лицо, как свиная кожа на барабан.
— Этот… — кивает Цейоний в сторону шагающего Эггина. — Кажется, только в Риме не знают, что он не поделил с одним из своих центурионов рыжую шлюху. И она вроде как выбрала старшего центуриона Волтумия. Что неудивительно.
— Действительно забавно. — Гортензий Мамурра кривит тонкие губы в улыбке. — И что, эта шлюха…
— Руфина, — говорит Цейоний.
— Эта Руфина… очень хороша?
Цейоний медлит.
— Очень.
* * *
Мне кажется, я понимаю, что было в глазах Нумония Валы, когда он говорил о германцах…
«Они не слижут кровь с наших пальцев. Нет, Гай».
То был не лед. Не насмешка. Не презрение. Нет.
То был — ужас.
«Они откусят нам пальцы».
— Легат, — склоняет голову Эггин. Это коренастый, сильный человек. Крутой затылок выдает упрямство. Обветренное лицо — опыт и плохую кожу. Пористый нос с багровыми прожилками — страсть к выпивке.
— Префект лагеря, — говорю я. — У меня есть основания полагать, что скоро что-то произойдет.
Эггин смотрит невозмутимо.
— Основания? — переспрашивает он. Словно ему непонятно только это слово.
Сукин сын.
— Не буду вдаваться в детали, префект. Вот мое… хмм… пожелание. Удвоить караулы. Обслуживающие команды, лесорубы, фуражиры, обозники, пекари — вне лагеря должны передвигаться под усиленной охраной. Все. Легион перевести на военное положение. Это ясно?
Некоторое время Эггин молчит. Я почти вижу, как за толстой черепной костью неторопливо шевелятся мысли.
Что-то вроде «тога», гражданский, понаехали тут. И прочее.
— Да, легат, — говорит он наконец.
Когда германцы впервые столкнулись с Римом, их приняли за выходцев из Преисподней. Бледная кожа — настолько бледная, что кажется синеватой. Желтые волосы. Огромный рост, чудовищная сила. Голубые глаза.
И полное отсутствие чувства самосохранения.
Полуголые германцы бросились на железный строй легионов, радостно вопя и скалясь…
«Ти-ваз! Ти-ваз!»
Добежали.
И два наших легиона поминай, как звали.
Варвары ничего не боялись. Словно германцам было все равно. Словно они уже были мертвые.
Забавное совпадение: они пришли с Севера.
А вход в Преисподнюю, как известно, находится где-то там…
Тевтоны и кимвры, два германских племени, здорово нас тогда потрепали.
И только Гай Марий сумел справиться с ними. Чуть позже — Юлий Цезарь. И дальше — Друз, прозванный Германиком. Получается, для достойного отпора германцам понадобились таланты двух великих полководцев и одного незаурядного!
А спустя несколько лет на север пришли мы. В ответ.
— Я все сделаю, — Эггин язвителен. — Любые ваши пожелания, легат. Не стесняйтесь.
Вот сукин сын, повторяю я мысленно.
— Можете идти, префект.
* * *
В палатке Нумония Валы, командира Восемнадцатого легиона — гости. Сегодня у нас дружеская попойка. Варвары там, не варвары, а выпить надо.
Горят светильники. Мраморные философы выглядят в этом свете еще угрюмее. Губастый Сократ глядит перед собой слепыми глазами. Он бы уж точно не отказался промочить горло!
— Гай, — окликают меня.
— Позвольте представить, легат, — говорит Нумоний. — Это Понтий Пилат, префект конницы из Пятого Македонского. За искусство в обращении с оружием его прозвали Золотое копье. Здесь он по поручению своего командира.
— Легат, — кивает Пилат. Среднего роста, крепкий. С умными — даже слишком — глазами. На руке префекта я вижу золотое кольцо всадника. Сколько Понтию лет? Девятнадцать, двадцать? Несмотря на молодость, у него лицо настоящего солдата.
Пятый Македонский. Хороший, говорят, легион.
— Префект, — говорю я. — У меня к вам просьба. Недавно в ваш легион отправился один из моих солдат. Возможно, вы его знаете… Оптион Марк по прозванию Крысобой. Думаю, его нетрудно узнать. Он — настоящий великан.
Пилат медлит, затем кивает. Его серо-желтые, звериные глаза внимательно рассматривают меня.
— Кажется, я его знаю. Я прослежу за его судьбой, легат.
Он похож на честного человека, поэтому я киваю тоже.
— Хорошо. Спасибо.
Пока мы обсуждаем новости из Паннонии, появляется новый гость. Варвар. Здоровается с хозяином, кивает нам, как равным. Смешно.
— Кто это? — спрашивает Пилат. Нумоний Вала морщится. Подозреваю, что варвар явился без приглашения. Впрочем, если германец пьет вино, а не пиво, это терпимо.
Вошедший — седоватый, грузный, но все еще очень крепкий мужчина. Одет со спокойной роскошью, как варвар. Зато манерами подражает римлянам — сдержанный и холодный. Он даже вполне убедителен в этой роли…
Но рядом с Арминием, царем херусков, впечатления не производит.
Нет.
Нумоний пожимает плечами:
— Это Сегест, царь хавков. Наш основной — помимо Арминия, царя херусков — союзник здесь, в Германии. Его народ один из самых многочисленных. Хавки — серьезная сила, префект.
Пилат медленно кивает.
— Я понимаю. А рядом с ним кто?
Поворачиваю голову, моргаю. Арминий!
Они едва не сталкиваются плечами. Смотрят друг на друга — молча. Затем Арминий с Сегестом, не обменявшись и кивком, расходятся в разные стороны. Воздух между ними словно покрылся коркой альпийского льда.
— Легаты, — Арминий подходит к нам. — Префект.
— Выпьете, царь? — предлагает Нумоний Вала. Арминий — один из немногих варваров, которых легат Восемнадцатого уважает.
* * *
— Конечно, я царь. Rex.
Голос Арминия рокочет низко и приятно, латынь грамотна и изящна. И только легкий варварский акцент выдает провинциала. Ставил Луций себе произношение или так получилось само, из-за долгой жизни в Германии? Не знаю.
