— Добрый?! Не знаю. Мне лично нужен бог, которым я мог бы гордиться. Как гордятся суровым отцом.
Бог, который не продается.
Когда Луций уходит, я все еще пытаюсь понять, что я сейчас сказал.
Бог. Нам нужен бог, который не продается.
Не продается? Правда? Какие мы все-таки мечтатели…
* * *
На дорогу перед разведчиками выскакивает варвар. Голый мускулистый торс, штаны. Светлые волосы собраны в узел на затылке.
— Мы вас всех убить! — кричит гем на ломаной латыни. — Вы сдохнуть, римляне! Сдохнуть!
Ага, разбежался, думает оптион.
Холодное утро. Влажный туман стелется над болотными кочками, перетекает из одной ложбинки в другую. Фиолетовые поля вереска простираются от кромки леса до дороги.
Легионеры переглядываются. Оптион поднимает бровь.
— Мы вас… — начинает кричать варвар. И что-то совсем неприличное. Из-за дикого акцента не разобрать. Но — обидно.
— Разрешите? — один из легионеров смотрит на оптиона.
— Давай, — говорит тот. — Только аккуратно.
Легионер усмехается. У него шрам на щеке, светлые глаза полуприкрыты — отчего взгляд кажется надменным.
— Сделаем в лучшем виде, — говорит он развязно.
Легионер расслабленно выходит из строя вперед, подволакивая ноги. Кажется, у него все тело болтается, как хочет.
Варвар продолжает приплясывать. Идиот.
Оптион ждет, легионеры с любопытством наблюдают.
Буки, окружающие вересковую пустошь, тонут корнями в утреннем тумане. Германец высоко задирает ноги. Издевается, гад, думает оптион.
Легионер, послюнявив палец, проверяет направление ветра. Надменные глаза щурятся. На самом деле он все давно рассчитал, просто играет на публику. Варвар все еще кривляется. Он высокий и крикливый. И скорее даже забавный, чем раздражающий.
Оптион ждет.
— Давай, не тяни, — говорит он наконец.
Легионер мгновенно отклоняется назад, занося дротик. Р-раз! Легионер распрямляется. Сейчас он быстрый и четкий, как укол мечом. Легкое, почти небрежное движение. А дротик уже летит. Поднимается в небо по дуге…
Вибрирует на лету. И — исчезает в густой кроне бука.
Германец смеется. Даже отсюда видно, как сверкают его зубы. Показывает пальцем и жестами демонстрирует, что сделает с таким метателем дротиков.
Он так и замирает с открытым ртом. Лицо застывшее. Из уголка губ стекает тонкая струйка крови…
Потому что вылетевший из листвы дротик пробил германца насквозь. Несколько оторванных листьев, кружась, опускаются с дерева…
Всплеск крови.
«Мулы» радостно кричат. Довыпендривался, варвар. Легионер шутовски раскланивается.
Оптион кивает: хорошо.
Германец, как надломленный, опускается на колени. Клонится и падает.
Лицо искажено недоумением и болью.
Над его головой ветер тихо качает фиолетовый вереск.
* * *
Квинтилий Вар оглядывает нас и говорит:
— Передовые посты докладывают. Мы столкнулись с сопротивлением германцев. Это марсы?
— Похоже на то, — Нумоний лаконичен.
— И что вы предлагаете, легат?
Нумоний пожимает плечами. Мол, ничего нового. Бить варваров — и все предложения.
— Как обычно.
Зато Гортензию Мамурре есть что сказать:
— Мы уничтожим их войска, пропретор, а каждого десятого мятежника распнем!
Меня бесит его манерный выговор. Так даже в Риме не говорят.
— Верно, верно.
Мимо идут легионеры, на рогатках — фурках — болтаются сковороды и походные мешки. Молчаливые преторианцы окружают нас, словно гиганты — гору Олимп. Преторианцев набирают из варваров — из галлов и батавов, поэтому они выше обычного легионера на голову. Пурпурные плащи развиваются.
— Выступление против власти Августа должно быть подавлено жесточайшим образом! — голос Вара подрагивает.
Мы с Нумонием переглядываемся. Что происходит? Легат Восемнадцатого пожимает плечами. Старый солдат, он привык, что командиров время от времени заносит.
Вар продолжает говорить. На губах выступает слюна, пропретор не замечает.
— Никто не должен уйти от наказания! Никто!
«Иудейский изюм». Восстание в Иудее, подавленное Варом в бытность его пропретором Сирии. Тогда было распято две тысячи мятежников — вдоль дороги к Храму, главной иудейской святыне. Помогло.
Мятеж утих.
Решительность и безжалостность, суровость и следование долгу — основа нашей, римской жизни. Так было всегда.
А Вар уверовал в пользу невероятной жестокости.
Такое бывает.
— Мы превратим их в кровавую грязь под нашими ногами!
Молчание. Даже Гортензий Мамурра, изнеженный легат Девятнадцатого легиона, выглядит озадаченным. Он переводит взгляд с меня на Нумония и обратно. Каштановые волосы падают завитками на бледный лоб.
— Когда мы закончим с ними, вся Германия поймет, что Рим пришел в эти земли навсегда! — говорит Вар.
Все молчат.
* * *
Жрец-птицегадатель трясущимися от старости руками отворяет клетку. Недовольный клекот, кряхтение жреца…
Гадание перед важным делом — самое главное.
Без правильного гадания даже обычная фракийская похлебка не сварится. Что уж говорить о таком важном деле, как военный поход.
Жрецу подносят чашку с кормом. Он зачерпывает дрожащей рукой пшено, кожа в коричневых пятнах. Цы-па-цы-па-цып, говорит жрец. Голос дребезжит.
Куры недовольно квохчут — они ленивые и раздраженные в этот ранний час. Начинают подбирать корм. Клюют. Сначала нехотя, затем все лучше. Помощники жреца горстями разбрасывают зерно.
Куры вынесли приговор.
Легионы могут трогаться в путь. Вперед! — сказали боги через безмозглых птиц.
— Вперед! — командует Вар. Вскидывает руку. — Вперед, мои легионы! Боги с нами! Божественный Август смотрит на нас!
Грозный гул. Легионеры стучат по щитам и кричат. Вар оглядывается. Лица, лица, лица. Все они рукоплещут ему, пропретору и военачальнику.
Грохот ударов по щитам становится невыносимым. Бух, бух, бух.
Бар-р-ра!
Возможно, думает Вар, это лучший момент в моей жизни.
…За исключением того, что все лучшие моменты в жизни рано или поздно заканчиваются.
Иногда — вместе с самой жизнью.
