Удар.
Я проваливаюсь в темноту.
ЛЕГАТ. ЛЕГАТ. ЛЕГАТ.
Тысячи голосов. Тысячи тысяч.
С трудом выныриваю. Голова раскалывается, руки словно в огне. И такое ощущение, что меня пропустили через жернова для зерна.
Я чувствую себя… перемолотым.
— Что это было, Тит?
— Свинцовый шарик, — говорит он. — Из пращи запустили. А потом по вам прошлись гемы, потом наши, а потом ребята вас вытащили. Только я не Тит.
А кто?
Сквозь звон я силюсь разглядеть лицо солдата.
— Тит?
— Старший центурион Тит Волтумий погиб, — отвечают мне. — Разве вы не помните?
Интонация кажется мне знакомой.
— Виктор, ты?
Фигура медлит и качает головой: нет.
Жаль.
— Марк Скавр?
Пауза. Какая-то очень длинная. В целую вечность…
— Их больше нет, легат.
Падающий на трупы снег…
— Да, конечно. Я помню. Что случилось?
Потом вспоминаю. Мы вышли из лагеря. Мы прошли с боем сквозь варварские войска.
Мы уперлись в стену. Почти прошли ее. И какие-то новые германцы раздолбали нас в пух и прах.
— Кто это был? — спрашиваю я. — Те, новые гемы?
Солдат наклонился и сплюнул.
— Хавки, — нехотя сказал он.
— Хавки? — я переспрашиваю. Значит, Сегест предал своих союзников римлян.
Предал нас.
Мне помогают сесть.
Я смотрю, как к германским укреплениям на склонах подходят все новые воины. Их много. Их тысячи. Это идут хавки.
Я готов кричать.
Я молчу.
Сегест только что перекрыл нам единственный возможный выход.
Глава 18
РИМСКАЯ СЛАВА
К восходу лошадь пала. Марк коленями почувствовал уходящую вниз пустоту — и успел соскочить с падающего жеребца.
Некоторое время он стоял, не в силах пошевелиться, глядя на тяжело поднимающиеся бока лошади. Встряхнулся и пошел дальше.
Ализон. Водяные ворота были распахнуты. Около створок, раскинув руки, лежал мертвый легионер. Похоже, его перед смертью пытали… Декурион поморщился. …и кастрировали.
Марк пошел по улице.
В Ализоне — своя война. Разграбленная таверна «Счастливая рыба». Мертвые рабыни. Повешенный на вывеске толстяк. Легионеры шутили, что вывеску хозяин рисовал с себя — теперь можно сравнить. Воочию.
Гемы — практичные люди.
Германцы успели войти в город, понял Марк. Значит, помощи он здесь не найдет. Возможно, даже живых римлян он здесь больше не встретит. Что ж… бежать ему все равно не на чем. Больше у него нет лошади. Сомик мертв.
Над трупом легионера склонился гем. Блеск железа. Остальные расположились вокруг, болтали и смеялись.
«Ну и рожи у вас».
Марк ускоряет шаг…
Толчки крови в висках.
Германец вскакивает. Марк, не замедляя шага, бьет его спатой сверху вниз. Н-на! С оттяжкой. Брызжет кровь. Медленно разлетается черными брызгами. Марк моргает, когда кровь попадает ему в лицо. Полуразрубленный, германец падает и дергается, пачкая вокруг красным — судороги.
Марк перешагивает его и идет. Спата приятно отягощает ладонь. Варвары жмутся к стене, один пытается выпрыгнуть за круг досягаемости спаты — но не успевает. Оседает, заливая кровью мостовую. Марк опускает клинок. В груди у него — словно рвется что-то.
— Ну, кто следующий? — говорит всадник хрипло.
* * *
Драка перегородила узкую улицу. Тиуториг выругался — сегодня его весь день задерживают. Какой-то римлянин, чудом уцелевший в мясорубке мятежа, рубился с германцами. Те были, судя по характерным узлам из волос на затылке — из свебов.
Черт!
Тиуториг повернул коня, сжал колени. Похоже, эта скачка его доконает. Культя уже горела огнем. Надо бы снять протез, чтобы рука наконец отдохнула. Чертовы ремни врезались в кожу.
А тут драка. Придется в объезд. Пока они прикончат этого упертого римлянина, пока разделят добычу. А скоро римляне возьмут Ализон под контроль — они это умеют.
— Черт!
Тиуториг повернул коня, сжал колени. Это не моя война. Тут вообще все — не моя война.
* * *
Это всего лишь окраина маленького военного города, здесь ничего толком не происходит. Скучно. Пора отсюда уезжать. Тиуториг кивнул сам себе.
«Я заберу тебя с собой, на теплое море».
«Выкупишь у хозяина?»
«Нет, просто заберу. Так будет…»
Он остановил коня.
«…забавнее».
На закопченной вывеске медленно раскачивался повешенный хозяин. Толстое синее лицо. Вывалившийся черный язык. Мухи вьются над телом — облаком. Тихий, едва слышный скрип веревки.
Тиуториг смотрел. Потом медленно слез с коня, пошел вперед. Конь с недоумением покосился на брошенный повод…
Разгромленная таверна. Черепки посуды. Разбитые, изрубленные столы.
Трупы. Толстуха лежала, раскинув крупные ноги. Ее изнасиловали и задушили. Еще одна служанка-рабыня, лежала лицом вниз. Ее убили ударом молота, вокруг раны на затылке запеклась кровь…
И — еще одна фигурка. Тонкая. Смертельная бледность проступила сквозь смуглую кожу. Темные волосы собраны в узел на затылке, открывая изгиб шеи.
Тиуториг стоял, опустив руки. Между пальцев пластиковой искусственной руки свистел ветер.
Посеяв ветер — пожнешь бурю. Так, кажется, говорится?
Тот, кого здесь называют Тиуториг, опустился на колени перед лежащей фигуркой. На голом бедре девушки темнел огромный синяк. Глаза широко раскрыты. В них застыл ужас. И боль. Много боли.
«У тебя много жен?»
«Хочешь быть одной из них?»
Тиуториг выпрямился.
Кажется, это и есть моя буря, подумал он. И я ее пожинаю.
Город вокруг, все эти улицы, мостовая, покрытая слоем грязи, все эти колонны и — все поплыло в хрупком слое хрусталя, с отчетливым хрустом пошло ломаться и опадать. Плиты хрусталя отламывались — одна за другой — и обрушивались на мостовую…
Разбивались.
Тысячи осколков. Тысячи тысяч.
За ломающимися стенами открывался другой слой. Нет, не слой.
Черная дыра.
Ничего не остается устойчивого. За соседним поворотом. Тиуториг знал, если повернуть за тем домом налево, он найдет тот маленький кишлак. Там лежит на земле убитый старик, ветер шевелит его растрепавшийся тюрбан. Алексей прямо видел эту картину. Шальная пуля, сказал сержант Голя. Алексей видел его ухмыляющуюся рожу, пулемет РПК, лежащий на сложенных руках.
