Что ж… Арминий времени даром не теряет.
Может быть, когда-нибудь то же самое сделает Иудея? Восстанет против власти Римского цезаря и обретет свободу? Правда?! Хотелось бы верить. Иудей покачал головой. Он давно разучился верить в детские мечты.
— Нам нужно ехать, — сказал иудей помощнику. — И лучше поторопиться… пока они не взялись за нас. С победителями всегда так — сначала они радуются и пьют, потом вспоминают, что во всем виноваты иудеи.
— А куда мы едем? — ученик поднял голову.
— В Вифлеем, — помедлив, ответил торговец. — Я давно не был дома…
Он вышел из лавки. Запрокинул голову — сырой, холодный ветер донес запах падали. Еще не скоро он исчезнет с этих полей. Со всех просторов Германии.
Очень не скоро.
Двадцать тысяч римлян — всемогущих, страшных римлян уничтожены. Три легиона! Даже трудно себе представить… Иудей покачал головой. Очень трудно.
Казалось, вся лавка пропиталась трупным запахом.
Он прошел во двор, вдохнул, выпрямил спину. Как трудно снова привыкнуть стоять прямо, когда ты полжизни провел в полусогнутом состоянии. Где-то далеко выли собаки… От порывов холодного ветра — сразу заслезились глаза.
Левий бен Ицхак, торговец стеклом и переводчик, поднял голову. Ветер овевал измученное лицо.
Над ним плыло серое германское небо. Вечер. Сплошные облака, перетекающие друг в друга — медленно, устало.
Над всей Германией — облачное небо.
А какое небо над Иудеей?
Он вздрогнул. На мгновение… меньше, чем на мгновение, Левию бен Ицхаку показалось, что он видел призрака. Высокого человека, словно сделанного из прозрачного дымчатого стекла.
* * *
Тиуториг открыл глаза. Еще жив? От потери крови кружилась голова. Над ним — пасмурное небо Германии девятого года от рождества того, кто еще никем не стал.
Но — станет.
Заделаться, что ли, в волхвы? Он с трудом усмехнулся. Запекшиеся губы лопнули. Почему нет? Осталось набрать даров. И можно в Вифлеем. Или в Назарет… или где он там живет?
Этот сын плотника.
Человек, с которым лучше бы познакомиться лично.
* * *
Он видел все.
Как падающие от усталости, израненные, изможденные люди штурмовали стены, выстроенные варварами — раз за разом наступая и откатываясь. И снова шли в атаку.
Как упал легат.
Фурий видел, как клинок появляется из спины легата… Мелькнул и исчез.
Гай Деметрий Целест умер. Фурию казалось, что легат до последнего улыбался.
Над его телом сразу образовалась свалка. Оставшиеся в живых легионеры Семнадцатого отбивали тело своего командира. Германцы, ревя от ярости и победного азарта, пытались добраться до него…
Фурий держал древко.
«У нас должен остаться один единственный орел».
А потом умерли и последние из легиона.
«Уходи, парень», — приказал Марк Целий, последний уцелевший центурион.
Он отрубил древко. Гладий врезался в дерево, крошил позолоту… и никак не хотел перерубать. Фурий бил и бил. По щекам катились слезы.
Наконец древко треснуло.
Мальчишка поднял орла. Теперь они остались вдвоем: он и золотая птица. Пока орел не потерян, легион продолжает сражаться…
Семнадцатый Морской Победоносный.
Волчонок спрятал орла под туникой, на груди. Тот был холодный и суровый. «Мальчик, — словно говорил орел. — Ты достоин?»
Фурий залег среди трупов. От голода и усталости он едва не задремал, веки слипались…
Вождь варваров что-то резко приказал. Тело легата вынесли и положили перед германцем. Светловолосая девушка, что приехала с вождем, вскрикнула и отвернулась.
Германец опустился на колено перед мертвым римлянином.
Германцы собрали огромную гору из веток и стволов деревьев. Сверху положили тело легата, завернутое в римскую тогу. Ниже уложили изуродованные тела — одних римлян, похоже. Солдаты Семнадцатого уходили в последний путь со своим командиром.
Германец держал факел.
Порывы холодного ветра рвали пламя, дергали германца за волосы.
Пламя охватило погребальный костер. Огромный. Такого не постыдились бы и в Риме…
Последний легат Семнадцатого легиона уходил на небо вместе со своими «мулами». Взлетал в серое, затянутое облаками небо Великой Германии.
Позже.
Кочка поддалась и мягко спружинила, когда Волчонок поставил правую ногу. Фурий вытянул левую — ямка уже наполнилась коричневой болотной водой — и шагнул дальше, на следующую кочку.
Он сам не понял, как ему удалось забраться в такую глубь болота и не утонуть. Вокруг были мягкие кочки, наступаешь и уходишь вниз. И вокруг ступни выступает коричневая вода. Запах торфа. Испарения болот.
Он нашел и собрал ртом мелкие красные ягоды. Они были горьковато-сладкими, от них сводило скулы — и все же они были бешено, невозможно вкусными. Фурий поискал еще ягод. Нашел и собрал в ладонь. Успел обрадоваться, что ягод так много…
И тут нашли его.
* * *
Габриэль снова пропустил момент появления прозрачного.
— Гай Деметрий Целест мертв, — сказал Пасселаим. В полумраке комнаты его голос звучал словно шепот призрака — тихо и отстраненно.
— Жаль. Он мне нравился. А его брат захватил власть над всей Германией, — задумчиво сказал Габриэль. — Интересная все-таки штука — справедливость.
Пасселаим поднял белесые брови.
— С чего ты решил, что это его брат?
— Разве это не Луций?
— Разумеется, нет.
Габриэль почесал руку.
— А как же — душа вернулась?
— Воробей не возвращает души. Это невозможно. В данном случае использовались два предмета: Воробей и Голубь.
— Разве это не одно и тоже?
Прозрачный усмехнулся.
— Нет. Голубь делает копию человеческой мозга в себя, как ксерокс, и стирает оригинал. Человек остается с пустой головой. Никакой долговременной памяти, только примитивные навыки и животные рефлексы. Считается, что Голубь забирает души. На самом деле, конечно, никакой мистики. Если применить Воробья после Голубя, мы получим нынешнего герцога Великой Германии.
— Стираем мозг? — поднял брови Габриэль.
Прозрачный помолчал. Казалось, что беседа ему не особо интересна.
— Мне трудно объяснить это на доступном вам уровне. Наши технологии ушли так далеко, что уже перестали быть технологиями. Это магия.
А теперь я скажу: «фокус-покус»! Габриэль сохранил невозмутимое выражение лица.
