Они не целовались давно, целых восемь вечностей. Сейчас навёрстывали с оголтелой жадностью, безрассудной страстью, блаженной одержимостью. Не лучше время, неудачный момент, ситуация, позиция, но самое яркое событие в череде бесконечных будничных дел.
После доели ужин и отправились… нет, не в спальню. В гостиную, где стоял диван и закрывалась дверь, чтобы повторить произошедшее на стиральной машине. Ночевали, конечно, в спальне. Под утро, сразу после того, как Алёшка уснул второй раз, тихо-тихо, осторожно, чтобы никого не разбудить, закрепили результат.
Ничего не изменилось в жизни Нюты. Она так же с утра отводила Олежку в школу, Серёжу в садик, а Алёшка в это время отчаянно капризничал. К вечеру, вконец уставшая, окончательно разбитая, передавала детей мужу. Он проверял уроки, играл, купал, читал сказки на ночь. Иногда готовила ужин, иногда нет. Злилась на себя, Колю, детей, мифическое мировое правительство, реформы образования, надоевшую зиму. Плакать стала чуточку меньше, а спать, во всех смыслах и пониманиях, чаще.
Весной, когда выглянуло долгожданное солнце, Нюта сумела выбраться в Мурманск, к врачу: пришло время разобраться с лишними килограммами. Заодно купила симпатичную спортивную одежду для зала, которая вскоре стала ей велика.
Когда Алёшке исполнилось два года, он начал признавать посторонних людей, перестал закатываться в плаче, оставаясь с бабушками и дедушками, крепко спал всю ночь и днём целых два часа.
У Нюты появилось ощущение, что наконец-то можно жить полной жизнью, и она даже начала мечтать, что выйдет на работу, пусть на половину дня, простым кассиром, хотя бухгалтером было бы лучше, интересней.
Вот только планов больше не строила, всё равно жизнь перевернёт по-своему, именно так, что дочка капитана первого ранга Кузнецова станет счастлива. Разве могла бы она быть настолько счастливой в Таиланде или на Бали, под вечно зелёными пальмами и тёплым небом, когда существуют серые сопки Кольского полуострова, покачивающиеся тёмные бока подводных лодок, пронзительный, солёный ветер и по-настоящему согревающие объятия семьи?
Эпилог
– Даша, – позвала я дочку.
Та обернулась, окинула меня недовольным взглядом, тряхнув рыжими хвостиками, и тут же вернулась к своему занятию: мешать степенной беседе Олежки с друзьями-приятелями. Трёхлетка доставала тринадцатилетних подростков, устроившихся на садовых качелях, напротив одного из обновлённых номеров гостевого дома Цыплаковых-старших. Мальчишки то и дело пытались отправить шуструю младшую сестру Цыплакова Олега к малышне, где ей самое место, однако Даша имела собственное мнение по поводу своего местонахождения, и планы окружающих мальчишек её не очень-то интересовали.
– Дарья, – попыталась я призвать к порядку собственную дочь, глядя, как та демонстративно отвернулась, предварительно надув губы.
А потом она начала карабкаться на колени одного из приятелей Олежки, его звали Максим, он был ровесник моего старшего племянника, жил где-то на севере, а на один летний месяц его отправляли к бабушке в пыльный южный приморский посёлок.
– Пусть, – небрежно кинул Максим, махнув мне рукой, усадил Дашу к себе на колени, выдал ей наспех сорванный цветок с клумбы, после чего воплощение природного упрямства притихло и принялось разглядывать цветочек, нюхать и размахивать им.
До-воль-на-я! Добилась своего.
Вздохнув, я вернулась к своему занятию: мелко шинковать овощи для салата. Несколько дней назад приехали Коля с Нютой и двумя младшими сыновьям, Серёжей и Алёшей. Олега второе лето отправляли к дедушке с бабушкой на все каникулы, постепенно он, чуравшийся любой работы, становился незаменимым помощником Цыплаковым-старшим.
Что на мой взгляд было очень странно. Гладить бесконечные стопки постельного белья абсолютно точно не то, что может нравиться тринадцатилетнему парню, а на взгляд Олежки – это была достойная работа для его возраста, которая хорошо оплачивалась, опять же, для его возраста. Хозяйственность и рачительность он унаследовал от мамы, целеустремлённость от отца, так что мы всей семьёй наблюдали за становлением нового имени в туристическом бизнесе региона.
Шутки шутками, а Олег уже напрашивался несколько раз в гости к владелице гостиниц, гостевых домов, хостелов, а заодно и самого фешенебельного отеля побережья «Золотой телец», по совместительству моей свекрови, для обстоятельной беседы о ведении гостиничного бизнеса.
– Коля, сними белую рубашку, – прокричала подошедшая Нюта, я подняла на неё взгляд.
Она одёрнула коротковатое платье, перекинула через плечо кухонное полотенце, поправила волосы и уселась рядом.
– Глеб во сколько обещал приехать? – спросила она.
– К восьми.
Я посмотрела на часы – почти обед, через час нужно будет уложить Дашу спать, если получится. В последние месяцы мы вели ожесточённую войну за дневной сон. Мы с Глебом считали, что спать днём необходимо. Глеб мотивировался научными статьями в педиатрии, я же просто не желала расставаться с законными двумя часами отдыха. Дарья имела собственное мнение и, конечно, одерживала победу.
Я не была уверена, что Глеб приедет к восьми вечера, что вообще приедет. Жизнь с Головановым никогда не была похожа на праздник. Он много работал, почти всегда! Редко бывал дома. К своему приходу требовал – да-да, именно требовал, – свежеприготовленный ужин, а дома – порядок. И если с беспорядком он смирился – Даша быстро внесла коррективы в сознание патриархально настроенного узурпатора и ретрограда, объявив в семье Головановых матриархат имени себя, – то на ужине настаивал в категоричной форме.
Надо отдать должное, Глеб никогда не говорил, чтобы я дни и ночи проводила у плиты. Со временем, когда прошёл мой запал доказывать, что я могу успеть всё и вся, – а закончился он примерно через две недели после рождения Даши, – мы наняли помощницу по хозяйству, которая приходила через день, убиралась и готовила. Но всё равно становилось обидно. Сильно обидно! По-настоящему.
Конечно же, мы ругались, вернее, ругалась я, рассказывая чугунной, невозмутимой голове Глеба, что он весь, включая голову и то, что ниже пояса, самый настоящий австралопитек. Отборный! Первостатейный! Глеб всегда спокойно меня выслушивал, давая проораться, а однажды сказал:
– Знаешь, Цыпа, в твоём недовольстве есть определённая прелесть.
«Недовольство» – именно так он назвал мой получасовой визг с переходом в слёзы, представление самой несчастной, всеми угнетаемой женщины и немножечко сердечного приступа, я понятия не имела, как это выглядит на самом деле, но уверена, что удавалось мне превосходно.
– Определённая прелесть? – уставилась я на Глеба, не зная, как реагировать.
Я тут почти умираю, почти от инфаркта, а он говорит «прелесть»?! Ничего себе.
– Определённая, – кивнул Глеб.
Дёрнул молнию на гульфике, расстегнул ремень, потянул меня на себя, прижал так, что я почувствовала всю определённость собственной прелести для родного мужа.
