― А вот я тя водой! ― отчаянно, с надрывом пригрозил все тот же молодой маг и направил в грудь Эйлерту тонкую струю. На большее, видимо, не хватало сил.
― Вода ― это хорошо. Это кстати! ― Эйлерт с удивлением обнаружил, что и это заклятие может перехватить и изменить по собственному желанию.
А желание помыться или хотя бы ополоснуться донимало его с того самого момента, как он пришел в себя. Столп Заката послушно отозвался на призыв Эйлерта, влил свою силу в перехваченное заклятие. Вместо слабого ручейка на сына Ночи обрушился целый ливень!
Эйлерт хрипло засмеялся, подставляя благословенной влаге стянутое маской грязи лицо, оттирая его заскорузлыми ладонями. Не важно, что дождь холодный! Главное ― смыть с себя липкие зловонные следы Гнездовья!
― Ты гляди! И вода его не берет! ― голос молодого закатника сорвался на писклявый фальцет.
― Маг это, не монстр! ― бас сына Дня даже не дрогнул. ― Только странный какой-то, неправильный. Не должен никто кроме короля разными стихиями править! Если только амулеты есть у него специальные.
Эйлерт где стоял, там и сел. Прямо в натекшую под ноги лужу. Он-то знал, что амулетов у него нет. Не может же подаренная синеглазкой наручь работать как артефакт, преобразующий магию? Откуда бы простолюдинке без магического Дара сделать то, чего не сумели сотворить лучшие умы королевства?!
Но второе предположение ― о том, что он, Эйлерт, как и король, внезапно получил доступ к силе всех Столпов, казалось еще более невероятным!
…О короле и его способностях даже среди магов ходили только слухи и домыслы. Истинной сути его способностей никто не мог понять. Кто-то говорил, что его величество ― маг-универсал. Кто-то предполагал, что на него работает тайный орден, снабжающий правителя сильнейшими амулетами, которые позволяют пользоваться магией всех Столпов.
Третьи ― самые малочисленные ― шепотом передавали сплетни, что у короля нет собственной силы, но зато он может воздействовать на чужую. Потому-то ни одно заклятие не способно причинить его величеству вреда. Сам король никому ничего не объяснял. Только правил твердой рукой и отменял порой своей волей решения Совета, вызывая возмущение и недовольство аристократии…
― Эй, как там тебя? Ты там уснул, в луже-то? Иди уже к костру, обсушись, погрейся. ― Потерявшегося в своих мыслях Эйлерта подхватили сильные руки, поставили прямо, подтолкнули ко входу в пещеру. ― Где ж ты так обгорел? Даже волос на голове не осталось ― одни шрамы!
Волос?.. Эйлерт с трудом вернулся в действительность, провел рукой по непокрытой голове, с которой магический ливень смыл налипшую грязь. Ощутил под ладонью лысую неровную поверхность…
― В Гнездовье, ― ответил на вопрос мага Дня, который так и шагал рядом, обнимая чуть выше талии и поддерживая.
― Так ты из отряда маг-майора Лейка?! Но все, кто выжил, пришли в Шарсол дорогой Ночи!
― А кто, по-твоему, ее открыл? ― Эйлерт скривился, ощупывая теперь уже лицо и находя на нем все новые и новые шрамы ― грубые, бугристые.
― Маг Ночи, вестимо. Прости, но в тебе я силы Дома Ночи не чую. Вообще никакой не чую. Ты будто пустой. Не видел бы своими глазами, как мое заклятие перехватил, потом ― второе, закатное, ― решил бы, что никакой ты не маг.
Эйлерт устало повел плечами. Он и сам не знал теперь, маг он, не маг, или что-то третье… Тело просило тепла, еды и отдыха. В сердце болезненной занозой воткнулась мысль: а узнает ли его жена, если она еще жива? Захочет ли принять ― лысого, изуродованного драконьим пламенем, лишенного силы?
Обычные ожоги маги-целители залечивали легко и быстро, особенно когда раны еще не закрылись. Другое дело ― следы, оставленные едким магическим огнем, которым плевались крылатые твари. Эти рубцы тоже можно совсем свести или хотя бы уменьшить, но на это уходили месяцы, а порой и годы, а лечение было болезненным и совсем не дешевым.
Тут же вспомнилось, что в отряд маг-майора Лейка он со своей четверкой попал не просто так: кто-то постарался, отправил молодых магов на верную смерть. Будет лучше, если этот кто-то посчитает, что добился своего. Значит, открывать свое имя никому нельзя ― даже случайным знакомым, вроде этих людей, которые пришли разделывать драконьи туши и обосновались на время в пещере.
― Давно отряд драконоборцев в Шарсол вернулся? ― спросил Эйлерт, сделав вид, что не заметил высказывания мага Дня.
― Да уж шестой день пошел. Ты и этого не знаешь? А говоришь, в Гнездовье был. ― В басовитом голосе дневного послышалось недоверие.
― Без памяти лежал. Как долго ― сам не знаю. ― Тут Эйлерт правды скрывать не стал. Поверят в нее или нет ― не его забота.
Дневной поверил. С сочувствием покачал головой.
― Досталось тебе, брат. Ну ничего, главное ― жив. Сейчас переоденешься в сухое, поешь, поспишь до утра. ― Приостановился, позвал в глубь пещеры. ― Мор Лаэрт! Тут для тебя работа подоспела! Принимай страдальца, да подлечи, сколько сможешь!
На зов откликнулся рыжий, как и все рассветники, мужчина, с виду ― ровесник Эйлерта. Подошел, забрал Эйлерта из рук командира, повел к костру.
― Как к вам обращаться, уважаемый? ― спросил на ходу.
Эйлерт запнулся. Проглотил приставку «нэйт» ― теперь он не имел на нее права.
― Дьярви, ― представился вторым именем. ― Зовите меня Дьярви.
20. Эйлерт
Еда у заготовителей, вставших на постой в пещере, оказалась самой простой: каша на мясном бульоне, запеченные на углях яйца, соленые лепешки из муки грубого помола. Но Эйлерту каждый съеденный кусочек казался живительным нектаром. Он бы ел и ел, но мор Лаэрт отобрал миску буквально после четвертой ложки:
― Погоди, не налегай. Через пару хвалей еще дам. А то как бы тебе плохо не сделалось с непривычки-то…
Проводив наполовину опустевшую миску голодным взглядом, Эйлерт нехотя кивнул: пожалуй, пару хвалей он потерпит. Желудок наполнился теплой пищей. От костра тоже шло тепло. Оно разливалось по усталому телу, делая мышцы мягкими и ленивыми. Глаза закрывались. Все больше клонило в сон.
― Ты не засыпай, Дьярви! Вот говорил же, нельзя кормить, пока не переоденется! ― снова заворчал рассветник. ― Всё бабы жалостливые. Идите теперь, сами с него грязные тряпки снимайте.
Женщин в отряде было четверо. Две из них, похоже, промышляли охотой вместе с мужчинами, другие смотрелись обычными крестьянками. Переглянувшись между собой, селянки подошли к Эйлерту и стали его раздевать, где расстегивая, где развязывая, а где и срезая ножом безнадежно испорченные вещи. Мужская нагота их ни на толику не смущала.
