― Да? ― оглянулась она.
Эйлерт сглотнул. Потряс головой. Понял, что пока не в состоянии признаться в содеянном.
― Хорошо тебе искупаться, ― пожелал, чувствуя себя жалким трусом. ― Я распоряжусь, чтобы через пару хвалей к нам заглянул лучший специалист из дневных по снятию внушений.
― Такки, Эйлерт! ― легко улыбнулась ему Лейса и скрылась за дверью своей спальни.
«Люблю тебя…» ― договорил мысленно новый король Лантерры.
Почти сразу явились служанки, тоже ушли в комнаты жены.
Эйлерт проводил их взглядом. Подумал, как заманчиво было бы прогнать всех и уединиться с Синеглазкой вдвоем в ее купальне. Но ― не в этот раз. Ему едва хватало сил переставлять ноги, а впереди, помимо умывания, ждало еще очень много дел…
***
На то, чтобы привести себя в порядок, Эйлерт потратил чуть меньше хвали. И еще три четверти хвали дожидался за накрытым к раннему ужину столом Анналейсу, которая выходить из своих покоев не торопилась. Он даже забеспокоился бы ― не стало ли ей плохо, не уснула ли она в купальне. Однако с Синеглазкой были две прислужницы. Случись что ― уже позвали бы на помощь!
Но одно беспокойство грызло Эйлерта неотступно, не позволяя расслабиться и хотя бы ненадолго задремать. Он хотел признаться Лейсе в содеянном раньше, чем придет приглашенный к ужину дэй Оден. Только ему или Кьярвелу мог доверить новый король умственное здоровье своей любимой женщины. Но Кьярвел лежал в целительских палатах, застряв между жизнью и смертью. Оставался его отец.
Наконец, Синеглазка вышла из спальни ― посвежевшая, в повседневном, но все равно нарядном платье, с венцом в распущенных и чуть влажных волосах, рассыпавшихся по плечам волнистыми светлыми прядями. По-прежнему бледная, но все равно такая красивая и родная…
Сердце Эйлерта споткнулось и пустилось вскачь. Он встал, помог супруге устроиться у стола.
― Вот-вот придет дэй Оден, ― сообщил ей, мельком посмотрев на настенный хвалемер. ― Я позвал его поужинать с нами, поговорить о делах и снять с тебя внушение.
― Ты так уверен, что оно есть? ― удивилась Анналейса.
Эйлерт отошел к окну. Глянул через прозрачные до невидимости стекла на развороченную взрывами и магией земли дворцовую площадь. Подумал вскользь, что, как ни пытается собрать из осколков свою разрушенную жизнь, а она разваливается снова и снова, превращаясь в такие же невзрачные руины.
― Я знаю, что внушение есть, потому что сам приказал наложить его нынче ночью, пока ты спала.
― Ты? Зачем?!
Анналейса, видно, отдохнуть толком не успела, потому что даже не вскочила на ноги, а лишь уронила салфетку, которую мяла в руках, и откинулась на спинку стула. Недоумение на её лице постепенно сменялось возмущением. Глаза быстро темнели, наливаясь грозовой синевой.
«Бури не миновать…» ― понял Эйлерт. Но все же попытался объясниться и попросить прощения. Заговорил торопливо, стараясь высказать все раньше, чем Синеглазка взорвется.
― Знаю, виноват. Но, повторись вчерашний вечер ― снова поступил бы так же. Погоди, дай договорю! ― остановил порыв своей юной жены, которая явно собиралась перебить его на полуслове. ― Все, чего я желал ― спрятать от мятежников, уберечь тебя, Лейса! Тебя и наше дитя, живущее в твоем чреве…
― И для этого подкрался ко мне, спящей, вместе с кем-то из магов Дня и подло, втихаря, не спрашивая согласия, лишил меня огромного куска памяти?! ― Синеглазка все же не стерпела, прервала его покаянную речь. ― А просто попросить, убедить, да приказать, в конце-то концов?! Думаешь, я посмела бы не подчиниться?
Эйлерт покачал головой:
― А ты правда послушалась бы, зная, что твои боевые подруги пойдут на площадь вместе с королем и наследником, встанут за нашими спинами, чтобы прикрывать их, и будут рисковать жизнью? Согласилась бы сидеть в одном из храмов в неведении, ни во что не вмешиваясь?
― Можно подумать, оттого, что ты лишил меня части воспоминаний, стало лучше!
Лейса схватила расписной глиняный кубок, отпила из него воды, резко опустила его обратно на стол. Кубок раскололся. Вода выплеснулась на скатерть. Это заставило Синеглазку поумерить пыл.
― У меня с утра кружилась голова. Все происходящее казалось неправильным. Хотелось куда-то бежать, но я не понимала, где я и куда меня тянет, ― пожаловалась она. ― А меня еще и заперли! Без объяснений, словно пленницу!
― Это была ошибка. Глава храма не должен был оставлять тебя одну взаперти, ― поспешил согласиться Эйлерт. ― Не знаю, чем он думал…
― Явно не головой! Иначе сообразил бы, что мага Ночи никакие замки не остановят! И вообще… ― Анналейса запнулась.
Эйлерт тоже молчал: все, что мог сказать в свое оправдание ― он уже сказал. Теперь же стоял, чуть сгорбившись под градом упреков, и гадал, какая его ждет расплата.
Анналейса же задумалась о другом
― Говоришь, девушки из моей четверки были с вами на площади? ― переспросила она.
― Были.
― Тогда как вышло, что я их там не застала? ― озадачилась Лейса. ― Они прибежали из дворца вместе со стражами, когда я нечаянно сняла с дверей и окон запирающее заклятье!
― Еще до того, как появилось завихрение и породило монстров, ― Эйлерт сглотнул, когда перед его глазами вновь предстала картина того, как одна из гидр заглатывает в свое зубастое нутро нэйту Валкасту, ― твоих подруг с помощью внушения взял под контроль маг-маршал Столт и чуть было не вынудил их ударить королю в спину. Мне пришлось накинуть на девушек заклятие паралича и переправить их во дворец дорогой Ночи.
― Получается, если бы с вами пошла я, ― начала рассуждать вслух Анналейса, ― то оказалось бы и под внушением, и под параличом?
― Боюсь, все так. ― Эйлерт невольно скривился, выдавая боль, которая охватила его ― так же, как тогда, когда он увидел лежащее на холодных камнях трибуны тело нэйты Кэриты.
― Брр! ― Синеглазка поежилась. ― А знаешь, все к лучшему сложилось. Мы живы ― ты и я, и мы победили!
― Так ты больше не злишься на меня? ― Эйлерт не спешил верить удаче, которая вдруг решила ему подмигнуть.
И был прав.
― Злюсь! ― снова разгорячилась Лейса. ― Я не желаю, чтобы в мою память вмешивались без моего согласия! Это… подло! Так делают враги, а не любящие люди!
― Хочешь сказать, ты сомневаешься в моей любви? ― В груди у Эйлерта стало пусто и холодно. Он вдруг вспомнил, что сама Синеглазка любимым его ни разу не называла. И он спросил, борясь с гадким, липким страхом, зародившимся внезапно под самым сердцем. – А сама-то ты меня хоть немного любишь, жена?
