На то, чтобы прийти к такой мысли, Эйлерту понадобилось два дня. Когда идея окончательно сложилась, обросла подробностями, он снова обратился к сфере истины. Представил себе, как начинает работать новый способ, как появляется у каждого мага возможность высказать свое мнение о том, кто достоин возглавлять его Дом. Вложил руки в белое сияние сферы.
Сфера ожила, в ней закружились невидимые простому глазу потоки, а потом перед внутренним взором молодого правителя стали появляться одна за другой картинки. На них маги ― родовитые и безродные ― приходили в определенные дни в королевский дворец, в зал Торжественных приемов, и записывали имя того, кого сочли достойным возглавить тот или другой Дом, на специальных свитках.
Тот, чье имя встречалось чаще других, и становился главой Дома. Потом каждый Глава устраивал турниры, на которых выяснялось, кто из магов дома ― самый сильный. И эти маги становились помощниками главы Дома и членами Совета.
«Так и сделаем!» ― решил Эйлерт.
К седьмому дню после мятежа все четверо магов из новой боевой королевской пятерки полностью поправились и впервые собрались в рабочем кабинете Эйлерта на свой собственный совет.
Эйлерт рассказал им о задумке с выборами, и друзья с удовольствием поддержали ее.
― Ты ― голова, брат! ― одобрительно хлопал Эйлерта по плечу веселый, будто и не лежал при смерти пару дней назад, Кьярвел.
― До чего ж ты хитроумный и изобретательный! Прямо истинный сын Дома Ночи! ― вторил ему мор Дэгри. ― Это ведь теперь и магам роптать в адрес короля не с руки будет. Недовольны тем, что глава Дома и Совет в целом делает? Так вы сами таких выбрали. С правителя ― какой спрос?
― Хорошо, что вы поддерживаете меня, братья, ― Эйлерт радоваться не спешил. ― А вот оставшиеся в живых члены Совета и их наследники моей задумке не обрадуются. Как бы так сделать, чтобы они новую бучу против короны не подняли?
Братья предложили Эйлерту объявить о своем новом решении не советникам, а всем аристократам сразу.
― Многие встанут на твою сторону, вот увидишь! ― уверял дэй Кьярвел. ― А мы уж позаботимся, чтобы все маги поняли собственные выгоды от такого новшества.
За обсуждением этих вопросов прошла добрая половина ночи. И только когда хвалемер показал три часа пополуночи, Эйлерт в очередной раз вспомнил, что Анналейса уже пару дней, как вернулась. Что она снова рядом, во дворце. И что пора бы ему отдохнуть, а заодно позволить отдохнуть друзьям.
― Продолжим утром, ― велел он. ― А теперь ― всем спать и набираться сил. Они нам явно понадобятся.
Простившись с побратимами, Эйлерт направился в свои покои. А пока шел, думал о том, что бесконечная череда важных и безотлагательных дел ― это его спасение. Ведь они помогают ему не думать об Анналейсе, отвлекаться от тоски по ней. От той боли, которая поселилась в тайном уголке его сердца ― там, где жила и не собиралась умирать его неразделенная любовь.
Войдя в свою спальню, Эйлерт зажег неяркий магический светильник. Сбросил с себя дневные одежды. Сходил в купальню, ополоснулся, накинул простой халат и, наконец, направился к ложу, чтобы упасть на него и забыться коротким глубоким сном.
Откинул полог и онемел.
В его постели, раскинувшись и почти сбросив со стройного гибкого тела теплый плед, лежала женщина в полупрозрачной ночной рубашке с кокетливыми бантиками на рукавах и глубоким вырезом на груди. Светлые волосы волнистыми локонами разметались по подушке. Длинные ресницы чуть подрагивали. Ровное дыхание волновало полную грудь.
― Лейса? Лейса! ― Эйлерт не поверил своим глазам.
Нет, этого не может быть! Похоже, он переутомился, вот и мерещится то, чего так желается…
Опасаясь спугнуть сладкое видение, Эйлерт осторожно опустился рядом. Легонечко, едва дыша, прикоснулся кончиками пальцев к покрытой нежным румянцем щеке Синеглазки. Ощутил подушечками бархатистую теплую кожу.
Нет! Это не видение! Не иллюзия!
Жена ― любимая, желанная жена ― сама пришла в его постель!
Эйлерт застонал от прилива чувств, от противоречивых желаний, что начали разрывать его сердце в мелкие клочья. Он хотел бы отстраниться, разбудить Синеглазку, потребовать, чтобы она ушла к себе и не тревожила его покой напрасными обещаниями, которых не намеревается выполнять!
Или уйти самому? Сделать вид, что он вовсе не приходил ночевать к себе в спальню?
Нет! Это было бы выше его сил…
Эйлерт прижал ладонь к лицу Лейсы. Склонился, прижался к манящим сладким губам. Замер, пережидая, когда пройдет резь под веками.
Синеглазка томно потянулась, просыпаясь.
― Эйлерт… ― позвала шепотом.
― Да. Это я. ― Он, не открывая глаз, поймал свое имя, произнесенное низким грудным голосом, впитал его в себя жадно, как впитывает иссохшая земля первые капли дождя. ― Скажи, что не оттолкнешь, не прогонишь!
Лейса ответила тем, что обхватила его за шею руками, притянула к себе, вынуждая прилечь сверху, сама вжалась ртом в его губы.
― Мои ночи ― твои ночи. Навсегда, ― заверила после страстного поцелуя. И снова принялась целовать его.
Эйлерт хотел бы узнать ― а что будет днем? Одних ночей ему мало!
Но его тело уже откликнулось на мягкую женскую ласку. Напряглось, выгнулось, стремясь ощутить долгожданную близость. Дыхание сбилось, в голове поплыл туман ― темный и сладкий.
― Моя. Днем и ночью! ― все же сумел высказать он свое главнейшее требование.
― Твоя, ― согласилась Анналейса. ― Только твоя!
И Эйлерт сдался окончательно.
Не умел он держать зла и обиды, лелеять их в сердце, будто главнейшую ценность. Стоило Синеглазке поманить ― и он упал в ее объятия, забылся, потерялся в огне жарких прикосновений, тихих стонов и рваных движений.
Лейса была отзывчивой и смелой ― намного смелее, чем в первую и прошлую ночь. Она будто повзрослела, познакомилась с силой женственности и теперь без стеснения пользовалась ею, покоряя Эйлерта больше прежнего.
Как ни пытался он сдержаться, как ни сжимал зубы, но все же не выдержал и, содрогаясь, выдал себя в самый последний момент признанием:
― Любимая! Родная! Жизнь моя!
Выдал ― и затих, чувствуя пустоту и легкость в теле и смутную опаску в груди: неужто снова не услышит ответных слов?
Анналейса взобралась на него, улеглась, уткнулась носом в мягкую бородку. Пощекотала ее носом, заглянула в глаза и так, не отпуская его взгляда, сказала:
― Люблю тебя, муж мой.
