– Так я и думала.
И глаза её сделались чёрными, как вода в ручье зимой.
– Ты должна была съесть шоколадку. Это помогло бы тебе заснуть.
– Не нужна мне никакая помощь!
– Конечно нужна. Нехорошо полночи лежать и ждать, когда услышишь чей-то голос.
Я вздрогнула. Откуда ей про это известно? Откуда она знает о папином голосе в радиоприёмнике? Это же наша тайна!
Какао со взбитыми сливками
Фрау Волькенштайн опёрлась на свою трость:
– Пойдёмте в кухню, дети. Я сварю вам какао.
Мориц побежал за ней, словно собачка.
– Здорово! – закричал он. – Какао! Какао! Обожаю какао!
Я поплелась следом.
Спустя пять минут я обеими руками держала чашку. Горячее какао, просачиваясь через шапку взбитых сливок, остывало, прежде чем коснуться губ. Аромат корицы и ванили щекотал нос.
В кухне больше не пахло кислой капустой, которую мы ели на ужин. Нет, теперь тут пахло, как на той шоколадной фабрике на Цюрихском озере. Там, где из бетонных стен растут серебристые трубы. Из них день и ночь валит шоколадный пар от огромных цистерн, в которых варят шоколад. Мы там были однажды, когда ездили в отпуск в Италию. Папа на обратном пути специально сделал крюк, чтобы заехать туда. Припарковал автомобиль и провёл нас по огромной фабрике. Мы даже постояли перед теми трубами, через которые уходил шоколадный пар. Потом мы с Морицем ещё долго пахли шоколадом. Может быть, этот запах и навсегда бы в нас въелся, но мама отправила нас в ванную и велела как следует вымыться.
Какао Гезины Волькенштайн было таким вкусным, что пробудило во мне воспоминания о том путешествии.
В Италии каждый день ярко светит солнце. В Италии тепло, а небо – синее-пресинее, какого-то особого летнего цвета. Ласточки кричат – «рии-рии» – и режут воздух своими крыльями, похожими на ножи. Над синими полями лаванды жужжат пчёлы, а когда смеркается, начинают стрекотать цикады.
А ещё там полным-полно светлячков. Мы с Морицем ловили их и сажали в банку из-под варенья. Папа просверлил в крышке отверстия для воздуха. Наш палаточный лагерь был в дюнах, море начиналось прямо за ним и не кончалось до самого горизонта, где оно соединялось с небом. По утрам мы с Морицем рано-рано выбирались из нашей детской палатки, усаживались на песок и следили за лодками со снежно-белыми парусами, которые проплывали мимо, направляясь в соседнюю гавань. Возле нас шуршали маленькие, юркие ящерицы. Если мы не шевелились, они подползали ближе, грелись на солнышке и наблюдали за нами. Но поймать их было невозможно. Только соберёшься схватить, как ящерица отбрасывает хвост и мгновенно исчезает.
– Не беда, вырастет новый, – говорил папа, заметив наши огорчённые лица. – Ящерицы – очень свободолюбивые создания.
Это был самый замечательный отпуск! Мы каждый день ели спагетти, папа и мама ни разу не поругались, даже когда папа, найдя на карте короткий путь, выехал вдруг к какой-то лестнице и нам пришлось возвращаться обратно. Итальянцы высовывались из окон и смеялись над нами, и мама смеялась вместе с ними. А в конце путешествия, когда мы усаживались в машину, чтобы ехать домой, нам стало так грустно, что не хотелось ни говорить, ни петь. Тогда папа посмотрел в зеркало заднего вида, встретился с нами взглядом и сказал:
– Подождите немного. Конец – делу венец.
Он свернул с шоссе, и мы оказались у шоколадной фабрики на Цюрихском озере, где на нас с Морицем пахну́ло шоколадом.
– Конец – делу венец, верно, Мерле? – Фрау Волькенштайн пронзила меня взглядом. Она словно читала мои мысли!
В свете кухонной лампы её глаза вдруг сделались голубыми. У меня мурашки поползли по спине.
Фрау Волькенштайн взяла наши пустые чашки и поставила их в раковину.
– А теперь отправляйтесь в ванную чистить зубы. Время ложиться спать неумолимо приближается.
Пора спать
От нас пахло зубной пастой. Только ради этого мы чистили зубы перед сном. Как будто тебе разрешили пожевать во сне жвачку. Так говорил папа. А ещё он говорил: «Люблю детей, от которых пахнет зубной пастой».
Я улеглась в постель. Вдруг мне стало так тоскливо, как никогда прежде.
– Почему тебе не нравится фрау Волькенштайн? – спросил Мориц. – Она же страшно милая.
– Ты что, забыл? Она владелица того чёрного магазина, в котором исчезают дети. И глаза у неё постоянно меняют цвет.
– Зато она варит первоклассное какао!
– Какой же ты предатель!
– Вовсе нет!
– Самый настоящий предатель! «Какао! Какао! Обожаю какао!» – передразнила я. – Жалкий маленький предатель! Подлиза и слизняк! Смотри не поскользнись на своей слизи и не свались с лестницы!
– Я маме пожалуюсь!
– Да жалуйся! Будешь ещё и ябеда!
Мориц натянул на голову одеяло.
В коридоре послышались шаркающие шаги фрау Волькенштайн. Они приближались. Потом она постучала в дверь нашей комнаты.
Мориц живо стянул с головы одеяло и расплылся в лучезарной улыбке.
– Войдите!
Фрау Волькенштайн открыла дверь, просунула нос в комнату, принюхалась и сказала:
– Люблю детей, от которых пахнет зубной пастой.
Я поморщилась. Не имеет она права так говорить! Это папины слова. К горлу подступил комок, во рту пересохло от злости.
– Ну-ну. – Фрау Волькенштайн примирительно подняла руки. – Разве можно так злиться, да ещё перед сном? Не надо волноваться, золотце, успокойся.
Я уставилась на неё. В голосе звучала нежность, но глаза были ядовито-зелёными.
– Я же ничего не сказала!
– Но ведь подумала, золотце, подумала.
– Откуда вам знать, что я думаю?
– У тебя это на лице написано, – сказала фрау Волькенштайн. – Я могу по твоему лицу читать, как по книге.
Я покосилась на Морица, призывая его на помощь, но он лишь гаденько усмехнулся и сделал вид, будто не расслышал, что она мне сказала.
– Фрау Волькенштайн, – проблеял Мориц, стараясь говорить, как маленький: по слогам и растягивая слова, – фрау Волькенштайн, расскажите нам какую-нибудь историю, пожалуйста!
Она погладила Морица по головке.
«Как собачонку», – подумала я.
– Ну нет, ничего я вам рассказывать не стану! Уже слишком поздно. Вам пора спать. Быстренько закрывайте глаза, Мориц и Мерле Нойман. Спокойной ночи.
