– Нет, не поможет.
– И нет никакой гарантии, что теперь хотя бы один пациент переступит порог моего кабинета.
– Да, риск есть.
– Тогда зачем мне оставаться? Назовите хотя бы одну причину, по которой мне следует остаться в этом городе.
– Я не хочу, чтобы вы уезжали.
Такого ответа она не ожидала. Она уставилась на Линкольна, силясь в темноте понять что-нибудь по его лицу.
– Этому городу нужен такой человек, как вы, – пояснил он. – Чтобы немного встряхнуть нас. Чтобы заставить нас задуматься о вопросах, которые мы раньше не осмеливались себе задать. Ваш отъезд станет большой потерей, Клэр. Потерей для всех нас.
– Вы что же, заявляете это от имени всех горожан?
– Да. – Он запнулся. И тихо добавил: – И от себя.
– Я что-то не совсем понимаю, о чем вы.
– Я и сам не понимаю. Даже не знаю, зачем я это говорю. Ни вам, ни мне от этого лучше не будет. – Он вдруг резко схватился за ручку на дверце и собрался было нажать на нее, но Клэр, протянув руку, остановила Линкольна. Он замер, по-прежнему сжимая ручку, уже готовый выйти на холод.
– Я всегда думала, что вы меня недолюбливаете, – призналась она.
Линкольн взглянул на Клэр с удивлением.
– Как же я давал вам это понять?
– Не словами.
– Тогда чем же?
– Вы никогда не говорили со мной ни о чем личном. Как будто не хотели, чтобы я что-то знала о вас. Меня это не задевало. Я поняла, что здесь так принято. Люди живут замкнуто, так же, как и вы. Но через некоторое время, когда мы узнали друг друга лучше, а эта незримая стена все равно стояла между нами, я подумала: может, это не только оттого, что я приезжая. Может, все дело во мне самой. Ему что-то не нравится во мне.
– Все дело в вас, Клэр.
Она помолчала.
– Понимаю.
– Я знал, что произойдет, если рухнет эта стена между нами. – Его плечи поникли, как будто на них давил груз его печали. – Человек привыкает ко всему, даже к несчастьям, если они продолжаются слишком долго. Я был женат на Дорин много лет и принимал этот брак как данность. Я сделал неправильный выбор, взял на себя ответственность и потом старался для нее изо всех сил.
– Нельзя из-за одной ошибки губить свою жизнь.
– Когда речь идет о другом человеке, которому ты можешь причинить боль, не так легко быть эгоистом и думать только о себе. Гораздо проще оставить все как есть и смириться. Стать толстокожим.
Порыв ветра сдул покрывало с лобового стекла, оставив на нем лишь потеки от растаявших снежинок. Теперь свежий снег, кружась, ложился на стекло, застилая белым мимолетный образ ночи.
– Клэр, если вам показалось, что я не проникся к вам симпатией, – заключил он, – так это только потому, что я изо всех сил старался не делать этого.
Линкольн снова потянулся к двери, собираясь открыть ее. И снова Клэр удержала его прикосновением, накрыв ладонью его пальцы.
Он обернулся к ней. На этот раз их глаза встретились, и никто не стал отводить взгляд.
Линкольн обхватил ее лицо ладонями и поцеловал. И, прежде чем успел отстраниться, пожалеть о своем внезапном порыве, Клэр прижалась к нему, отвечая на его поцелуй.
Его губы, их вкус казались новыми и незнакомыми. Поцелуй чужака. Мужчины, чья тоска по ней, которая так долго скрывалась, наконец выплеснулась со всем жаром. Линкольн притянул ее к себе, и она тоже заразилась этой лихорадкой, почувствовала, как запылали ее щеки и тело. Он произнес ее имя один раз, потом другой, словно вполголоса удивляясь тому, что Клэр оказалась-таки в его объятиях.
Свет фар внезапно проник сквозь заснеженное лобовое стекло. Они шарахнулись друг от друга и виновато смолкли, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов. Кто-то постучал по пассажирской дверце. Линкольн опустил стекло, и в салон ворвалась стайка снежинок.
В окно смотрел полицейский Марк Долан. Увидев Линкольна и Клэр, он произнес лишь короткое «О!». Один звук – и целый океан смысла.
– Я… э-э… я заметил, что двигатель у дока включен, и решил проверить, все ли в порядке, – объяснил Долан. – Знаете, все эти отравления угарным газом…
– Все нормально, – заверил его Келли.
– Да. Хорошо. – Долан отстранился. – Доброй ночи, Линкольн.
– Доброй ночи.
Долан уже ушел, а они все молчали. Наконец Линкольн проговорил:
– Завтра весь город будет знать об этом.
– Я в этом не сомневаюсь. Мне очень жаль.
– А мне нет. – Выходя из машины, он небрежно усмехнулся. – По правде говоря, Клэр, мне плевать. Все, что было в моей жизни плохого, тут же становилось предметом обсуждения в городе. Теперь, когда мне впервые хорошо, пусть поговорят и об этом.
Она включила дворники. Через расчищенную часть стекла Клэр увидела, как Линкольн, махнув ей на прощание, направился к своей машине. Долан еще не уехал, и начальник полиции остановился поговорить с ним.
По дороге домой Клэр вдруг вспомнила, что говорил Митчелл Грум о тайном осведомителе Дамарис Хорн.
«Темноволосый, среднего роста. Работает в ночную смену». Марк Долан, догадалась она.
На следующее утро Линкольн отправился на юг, в Ороно. Выспаться ему не удалось, из головы все не выходили события прошлого вечера. Городское собрание. Разговор с Айрис Китинг. Налет на офис Клэр. И сама Клэр.
Больше всего он думал о Клэр.
Проснувшись в семь утра с тяжелой головой, он спустился вниз. Взгляд на Дорин, все еще спавшую на диване в гостиной, подействовал на него, словно холодная, отрезвляющая пощечина. Она лежала с полуоткрытым ртом, свесив руку с дивана; ее рыжие волосы казались грязными и спутанными. Он постоял над ней, размышляя о том, как убедить ее уйти без особого крика и слез, но из-за усталости решил оставить эту проблему на потом. Заботы о Дорин всю жизнь забирали у него массу энергии. От одного только взгляда на нее Линкольн чувствовал, как тяжелеют конечности, будто бы Дорин воплощает собой силу земного притяжения.
– Прости, дорогая, – тихо проговорил он. – Но я хочу жить дальше.
Он сделал один телефонный звонок, а потом вышел из дома, оставив там спящую Дорин. Чем дальше он отъезжал от дома, тем легче становилось у него на душе. Удаляясь от Транквиля, Линкольн чувствовал, как покидают его верхние слои депрессии – словно слезает ороговевшая кожа. Дороги были расчищены, асфальт посыпан песком; он надавил на акселератор, набирая скорость, и с каждым оборотом двигателя будто бы сбрасывал все новые и новые слои. Ему казалось, что если он прибавит газу, помчится еще быстрее, то в нем возродится прежний, настоящий Линкольн – очищенный, обновленный и посвежевший. Он мчался мимо полей, по которым ветер гонял белые облака свежевыпавшего снега. «Не снижай скорости, не останавливайся, не оглядывайся». Его поездка имела определенную цель, в голове у него был четкий план, но сейчас он попал во власть новых ощущений, был охвачен счастливой лихорадкой гонки, бегства.
