Понятие «общага» ассоциировалось у меня с заведением, в длинных коридорах которого пахнет кухней и мокрыми пеленками, а кроме людей обитает всякого рода живность вроде кошек, мышей, крыс, клопов и тараканов. Однако общежитие, в котором жила Анна, не совсем соответствовало моим представлениям. Насчет насекомых сказать было трудно, но развешанных для просушки пеленок я не заметил, а кухней если и пахло, то вполне терпимо. Что касается живности, то кошки и собаки под ноги не бросались. Впрочем, жильцы тоже. То ли разъехались кто куда на выходные, то ли уткнули носы в телеящики, наслаждаясь видом страдающей комплексом старой девы няни Вики, но длинный коридор, в конце которого находилась комната Анны, был безлюден, как пустыня Каракумы.
Вкрадчиво постучав и изобразив на лице улыбку героя-любовника, я толкнул двери и вошел в комнату. Хозяйка сидела в кресле вполоборота к дверному проему. Чуть слышно играло радио.
— Анна? — Осекшись на полуслове, я понял, что ответа от нее не услышу.
Анна была мертва. Ее лицо было залито кровью. Какой-то говнюк выстрелил ей в голову.
Я прикрыл за собой дверь и просто стоял, прислонившись к ней спиной. И смотрел на Анну. Глупо, конечно. То есть я, безусловно, понимал, что надо что-то делать, принимать какое-то решение, но заставить себя пошевелиться не мог. Долго не мог. А когда смог, вышел в коридор, снял предохранитель с собачки английского замка, захлопнул дверь, стер платком отпечатки пальцев с ручки и спустился по лестнице.
На этот раз по дороге от общежития до остановки мне никто не попался на глаза. Я сел в троллейбус.
Возвращаясь на улицу 700-летия, я чувствовал себя летящим на открытый огонь мотыльком. Мыслящим мотыльком. Обычный мотылек не понимает, что он сгорит. Я понимал.
Понимал, что путь домой мне заказан, но все равно шел, всю дорогу не переставая винить себя в том, что произошло. Какими же глупыми казались мне теперь недавние мысли о том, что если мои недоброжелатели выйдут на Анну, то она направит их поиски в ложную сторону. При этом я совсем не думал, что может случиться с самой девушкой. Ну вот, они вышли. Направила ли их Анна в другую сторону? Не думаю. И где теперь сама Анна?
Недооценил я противников. Им понадобилось меньше суток, чтобы оправиться от своего поражения и снова нанести удар. Ни тени сомнения в том, что ее смерть связана со мной, не было. Все просто: упустив меня, эти уроды через кого-то из персонала отделения навели соответствующие справки и узнали о нашей с медсестрой дружбе. А заодно и ее адрес. Оставалось явиться к ней, направить на нее ствол — и вот уже они знают мой домашний номер телефона, что автоматически позволяло определить и адрес.
Вывод: на квартире на улице 700-летия меня уже поджидали. Я это знал, но все равно шел туда. Наверное, в тот момент я просто был не в себе и не то чтобы боялся — я жаждал этой встречи. Поэтому, когда увидел, что волосок, приклеенный мною утром к нижней части стыка дверей при помощи капельки джема остался нетронутым, я даже немного расстроился. Неужели никто так и не пришел по мою душу?
Ничего, ничего. Явятся непременно. Они просто боятся, ибо хорошо усвоили, что я отнюдь не беззащитная девушка, поэтому решили дождаться, когда я усну.
Состояние аффекта понемногу угасало. Я стал более рассудительным и хладнокровным. Оказавшись дома, я принес с балкона сумку с оружием — главное, из-за чего мне нужно было вообще сюда возвращаться. Теперь предстояло уйти. Но уходить было некуда.
«Да пропади все пропадом, — решил я. — Остаюсь! Псих я, в конце концов, или нет?!»
Я зарядил все три ствола. Тяжелый «Стечкин» и более мелкий «ПСМ» сунул за пояс, автомат повесил на грудь — и сразу же стал похож на чеченского полевого командира. Для полноты образа не хватало только камуфляжной формы и черной окладистой бороды. Достав одну из гранат РГД, осторожно вкрутил запал в корпус. Привязал гранату к ручке двери, а от кольца пустил проволоку, конец которой намотал на крючок вешалки. То же самое я проделал на всякий случай и с балконной дверью. Второй этаж не девятый, для умеющих людей это не высота. Окончательно взяв себя в руки, я работал так уверенно и спокойно, словно всю жизнь только и занимался тем, что ставил растяжки во всех мыслимых и немыслимых местах.
Сумки с вещами и боеприпасами я перенес в ванную комнату, а в саму ванну, предварительно вытерев ее насухо, бросил матрас, две подушки и одеяло. Забравшись в импровизированную постель, достал из файла фотографии и бумаги, которым не уделил должного внимания накануне. Нужно было сориентироваться в ситуации и подумать. А эти сволочи пусть приходят. Пусть только явятся. Я их встречу. Так встречу, что мало не покажется! Двери, через которые они попытаются войти, станут для них дверями в ад.
Фундаментом любой теории, а тем более практического плана действий должны быть конкретные, не нуждающиеся в доказательствах факты. В моем случае такими фактами являлись следующие: кто-то хочет меня убить; люди, которые пытались мне помочь (капитан Бражко, Сёдж и Анна Югова), погибли. Исходя из этих фактов-симптомов, можно было ставить диагноз. Звучал он так: «Я, Максим Красилов, нахожусь в дерьме по самую макушку». Признав это, я сразу же почувствовал заметное облегчение, сродни тому, что испытывает алкоголик, в первый раз признавшись вслух, что он алкоголик. Теперь оставалось разобраться с причинами, которые довели меня до такой жизни.
Как ни мало успел сообщить мне Сёдж, этого оказалось вполне достаточно, чтобы догадаться, что в дерьме я оттого, что кому-то очень мешаю. Или, возможно, кто-то меня очень боится. Так боится, что, невзирая на теперешнее мое состояние, хочет вычеркнуть меня из списка живых. Воспрепятствовать же этому можно только в том случае, если мне удастся либо сбежать, либо найти тех, кто желает моей гибели, и сделать с ними то, что они собираются сделать со мной.
Еще накануне первое «либо» казалось единственно правильным решением. Теперь я не был в этом уверен, потому что:
а) я уже пытался убежать, но получилось не очень удачно;
б) я знал, что, убежав от них, буду чувствовать себя дезертиром, предавшим память тех, кто погиб из-за меня;
в) если я убегу, то так и не узнаю, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор;
г) последние трагические события пробудили во мне азарт, амбиции охотника и желание отомстить.
Да и потом, почему именно я должен убегать? Разве я боялся? Нет, боялись меня. Меня! Макса Великого и Ужасного, который кому-то мог сильно испортить жизнь. И я решил остаться. Конечно, в том случае, если доживу до утра.
Чтобы скоротать время, ожидая, пока кто-то на свою беду пожалует ко мне в гости, я принялся изучать содержание найденных в сумке бумаг. Бумаги, как и фотографии, за исключением прошлогоднего снимка моей семьи, содержали информацию о двух людях: Борисе Вадимовиче Харлае, директоре охранной фирмы «Щит 2000», и Иване Францевиче Цесаренко, председателе кредитного фонда «Золотой сокол». Харлай был сухопар, широкоплеч, с грубыми, исключительно мужицкими чертами лица. А вот физиономия Цесаренко, напротив, была кругла и правильна. Эта округлость в сочетании с большими залысинами делала его похожим на совдеповского шпиона-ренегата, переметнувшегося к бриттам Суворова-Резуна
[4].
