— Давно у нас работаешь, Ищенко? — выпятив нижнюю губу и постукивая длинными пальцами по столу, спросил Зажирко.
Мало того что новый начальник «тыкал», что было само по себе унизительно, так еще этим своим «у нас» он старался показать, что в его лице персонифицируются все органы правопорядка. Налоговая милиция или прокуратура — все это было «у нас», то есть у него, у прокурора.
— «У нас» я работаю почти десять месяцев, — сказала я с ударением в начале фразы.
— Да нет, ты пока не «у нас», — с готовностью принял мяч прокурор. — Ты пока «у них».
— Почему «у них»?
— Потому что «у нас» принято уважительно относиться к своим товарищам.
Я не стала притворяться перед прокурором, делая вид, будто не понимаю, откуда дует ветер.
— Если вы имеете в виду майора Остапенко, то уважать мне его пока не за что. А мое личное отношение к нему вполне нейтральное, то есть нормальное.
— Когда ты прибегаешь к оскорблениям и вообще всячески унижаешь человека, заслуги которого перед государством несколько больше, чем твои, это нормально? Ты так считаешь?
— Вас дезинформировали: я его не оскорбляла и не унижала, чего не скажешь о самом Остапенко. Признаю, что говорила с майором на повышенных тонах, но только потому что он меня спровоцировал.
— Молчи, Ищенко! Я хорошо знаю Виталия Сергеевича. Это очень порядочный человек. Я верю ему, а не тебе.
— И что мне теперь делать?
— Самое меньшее, что ты можешь сделать, это немедленно найти Виталия Сергеевича и извиниться.
— А большее?
— Направь свою энергию на настоящих преступников.
— Именно этим я и занимаюсь. Обнаружены некоторые обстоятельства, которые ставят Остапенко в двусмысленное положение. Ситуация требует прояснения. Тем более если он честный человек.
— Не надо никаких прояснений. Ты извинишься перед Виталием Сергеевичем, а после забудешь о его существовании.
Я промолчала, гадая, была ли это инициатива только Зажирко или же за Остапенко вступились его покровители из столицы. Скорее всего, второе. Вряд ли такой слизняк, как новый прокурор, был способен на самостоятельные решения.
Выбор был невелик и предельно ясно очерчен: либо я должна унизиться до извинений, либо меня отстранят от дела, а то и вовсе попрут с работы. Поразмыслив, я решила позвонить майору. Набирая номер Остапенко, я думала о том, что сказать этому человеку, дабы по меньшей мере не потерять лицо. Решение пришло на четвертой цифре: я попрошу у него извинения только за вчерашний тон. В конце концов, мне действительно стоило быть более сдержанной, несмотря ни на что.
— Виталий Сергеевич? Ищенко беспокоит, — стараясь не проявлять эмоций, через силу выговорила я.
— Алеся! Я как раз собирался вам звонить! — совсем непривычно и с неожиданной приветливостью отозвались на другом конце.
— В прошлый раз я нагрубила вам. Прошу извинить…
— Пустое, я сам был неправ.
Опасаясь, что могу упасть от удивления на пол, я быстро села на стул. Неузнаваемый же Остапенко продолжал:
— Нам надо встретиться, Леся. Есть тема для обсуждения. Что вы скажете насчет «Челентано»? Через час.
В «Челентано», одном из центральных кафе, всегда было людно, так что я могла не бояться, что Остапенко задумает сделать мне какую-нибудь пакость. Разумеется, я дала согласие и, сгорая от любопытства, поехала на место. По дороге я думала, какая муха укусила самовлюбленного майора, который вдруг так изменился и вспомнил о приличиях.
Приехала я чуть раньше и, сев за столик и заказав апельсиновый сок, стала поглядывать на часы. Минут через десять со мной связался Суббота.
— Ты где? — коротко спросил старший лейтенант.
— В «Челентано». У меня стрелка с Остапенко.
— Ничего себе совпадение! Что ж, можешь расслабиться. Он не придет.
— Черт!
— Не ругай его. У него уважительная причина.
— Причина? Какая еще причина?
— Он выстрелил себе в голову… И умер. Представляешь?
К месту происшествия я примчалась, как на крыльях, поэтому успела увидеть тело майора до того, как его увезли в морг. Темно-зеленый «Ниссан-Мурано» стоял на тихой, спускающейся к реке улочке, возле старого, находящегося на капитальном ремонте дома. Остапенко сидел на водительском месте с неестественно откинутой назад головой. Правая рука покойного, запястьем упирающаяся в переключатель скоростей, продолжала сжимать рукоятку пистолета. В салоне воняло отработанным порохом и коньяком. Там же, на соседнем кресле, валялась наполовину пустая бутылка из-под коньяка «Kvint».
На месте происшествия толпились люди, среди которых я узнала нескольких сослуживцев майора. Взгляды, которые они бросали в мою сторону, весьма красноречиво говорили о том, что они обо мне думают. Мне даже показалось, что кто-то за моей спиной очень тихо произнес: «Сука».
Почти одновременно со мной подъехал и прокурор Зажирко. Выслушав доклад старшего, он сделал мне знак подойти.
— Довольны? Вы этого добивались?
— Не понимаю…
— С этой минуты я отстраняю вас от дела.
— Вы даже не собираетесь меня выслушать?!
— Комиссия по проведению служебного расследования вас выслушает, — отрезал прокурор и демонстративно развернулся ко мне спиной.
Дабы лишний раз не нервировать Александра Антоновича и некоторых других коллег, не очень крепких умом и скорых на необоснованные решения, я отошла в сторонку и, скрипя зубами от нанесенной обиды, стала ждать, когда освободится Андрей Суббота, который как раз опрашивал какую-то пожилую женщину. Наконец он подошел ко мне.
— Остапенко должен был встретиться со мной, — сказала я. — Он хотел о чем-то поговорить. О чем-то очень серьезном.
— Да? Значит, у него изменились планы. И вместо того чтобы ждать тебя в «Челентано», он приехал сюда, хорошенько выпил для храбрости и…
— Ты видел труп?
— А как же. Конечно, видел.
— Значит, ты знаешь, что он держал пистолет в правой руке?
— Знаю. Все знают.
— А знаешь ли ты, что Остапенко был левшой?
— Ты что, серьезно?
— Серьезнее не бывает. Напомни об этом коллегам, а то они уже готовы распять меня на площади возле городского совета.
Факт, что Остапенко держал пистолет в правой руке, не повлиял на ход дела, и основной рабочей версией расследования считалось по-прежнему самоубийство. В отношении меня было предпринято служебное расследование, которое возглавил важняк из областной прокуратуры Томчишин Евгений Ильич.
— Видите ли, Ищенко, — говорил он, — стрелять Остапенко мог как правой, так и левой рукой. У нас даже есть показания его сослуживца… э-э-э… Зозули, старшего лейтенанта Зозули, который замечал, что порой Остапенко пользовался правой рукой так же ловко, как и левой. К тому же стреляться в автомобиле, держа при этом оружие в левой руке, было неудобно — мешала боковая дверь. А правой руке ничего не мешало, поэтому он и взял пистолет в правую.
