Я сообразил тогда, что если обречены такие хмыри болотные, как Зиновьев и Каменев, то шишки помельче обязательно полетят в тартарары в республиках, областях, районах, армиях и наркоматах. Вот я доберусь до Понятьева, до отряда его, до вас, гражданин Гуров. Может быть, вообще удастся, думал я, потому что был идиотом, одолеть нам, не важно какими методами и под чьим руководством, бесовскую незримую Силу, разрушившую весь строй и ход моей жизни, Силу, орудиями которой, возможно слепыми, являются растопители Северного полюса, похитители Дюпона и Форда, разлучники отцов и детей, освободители английских колоний и эксгуматоры Карла Маркса… Как вам нравится последний сверхромантический прожект?.. Мне он тоже омерзителен. Что вообще может быть омерзительней мощей лжесвятого, проповедей лжепророка, программы действий Антихриста? Ничего. И Сатана, конечно, прекрасно понимает, что люди, доверчиво клюнув на обольстительный знак, на слово, не только не соответствующее своей сущности, но полное до краев говна, как золотая винная чаша, что люди эти отныне будут видеть только золото чаши, не замечая истинного вкуса ловко подсунутого им Сатаною напитка. А уж чего можно наделать, надравшись дерьмом, мы видели и в нашу гражданскую, и в нашу культурную революции, в нашей российской истории, в общем, видели, а теперь видим в действительности Китая, Кампучии, Эфиопии и других стран, переживающих в дерьмовом угаре бурный роман с Марксом и Лениным…
Вас, гражданин Гуров, не первый раз интересует, как это так откровенно, вызывающе и бесстрашно трекали со мной и днем и ночью некоторые мои подследственные на любые, подчас смертельно опасные для них темы. Так вот и трекали бесстрашно о Боге, о Сатане, о мистическом ужасе перед бесовскими Силами, содравшими, по мнению одного моего гаврика, шинельку с бедного Акакия Акакиевича и продолжающими разбойничать не только на колдоебистых дорогах российской истории, но и на шикарных автострадах Старого и Нового Света и в афро-азиатских джунглях. Трекали, потому что это были бесстрашные души, не унизившиеся перед палачами, как Зиновьев, до облизывания их хромовых сапог. Трекали, потому что не могли иногда не почувствовать, что не простой перед ними палач, а раздваивающийся на глазах, снова сливающийся в одно казенное лошадиное рыло и опять внезапно раздваивающийся на светлую и аспидную половинки. И в нем, по ходу беседы или допроса, вспыхивает ум, пронзительно ноет сердце, разливается серая тупость, волнуется понимание, старается не выдать себя согласие, просыпается грубость, пульсирует смех, боль, родовая память о земле, сочувствие, и, рискуя погибнуть, распахивает себя пропащая душа! Правда, распахивание воспринималось почти всеми как хитрая провокация. В таких случаях я, смеясь, выслушивал одну и ту же фразу: «Только не надо темнить, гражданин следователь. Я не фраер! Шли бы вы на хер мелкой походочкой».
Да! Эту жаргонную фразу я слышал от священников, богемного рафинада, аристократов, дипломатов, поэтов, рабочих и добрых стареньких докторов. Тюрьма-сука быстро и не тому еще научит… Вы предпочли бы следствие в тюрьме? Я понимаю. Я поэтому и якшаюсь с вами на вашей вилле… Не надо меня поправлять… Да! Я намеренно пытаю вас тем, что вы как бы у себя дома, а на самом деле вы – в тюрьме, среди кучи конфискованных вещей, камешков, пачек банкнот, картин и несравненных, завороживших меня жирандолей. Да! Это пытка. Какой же палач забывает о пытке?.. Казнь – самая легкая в нашей профессии штука. А пытка… пытка… она – конфеточка, кисанька, птичка!..
Я не знаю, куда девались ваш кот Трофим и собака Трильби. Я повторяю: не знаю!! Я не слежу за ними, как жареный японец за Зорге!! Понятно? Думаете, на Лубянке вы бы сидели в камере в обществе Трошки и Трильби?.. Там бы вы даже с мандавошкой не смогли отвести свою душу, сукоедина! «Где Троша и Трильби?» Ах, я шантажирую вас самыми низкими способами!.. А почему бы и не пошантажировать такую дрянь, как вы? Я вот возьму и на самом деле пошантажирую! Рябов!.. Рябов!.. Куда девались кот и собака? Я не приказывал их охранять, но ведь было сказано, чтобы муха не влетела и не вылетела отсюда! Найти!!! Доставить ко мне живыми или мертвыми!!! Выполняй!
40
Еще не нашли ваших тварей… Не дергайте меня только… На чем мы остановились?.. Вам, кстати, интересно слушать-то? Отсутствие животных мешает сосредоточиться… Повторяю, не дергайте меня!..
Тогда в комнатушке много промелькнуло передо мной будущих жертв Сталина. Молодежь, здоровяки-красавцы средних лет, лоснящиеся от сознания причастности к элите и «пульту великих свершений», старые, считающие, что они уже отмыли руки от грубой и кулацкой крови, ленинские и дзержинские сатрапы. И я никогда не забуду поразившее меня жуткое впечатление! Чиновники, военные, философы-марксисты, ученые, администраторы, партийные и советские боссы, теоретики новой политэкономии, крупные чекисты – все они вдруг до единого показались мне живыми трупами, мертвыми душами.
Поэтому я воспринимал в те часы истинный, сатанинский смысл сонма, владевший умами обреченных, фактически уже не существующих людей, хотя объяснить мне вам, гражданин Гуров, почему я считал, вернее, ощущал их тогда несуществующими, если они сидели, курили, докладывали, смеялись, спорили, пили чай, входили и выходили, невозможно… Расстрел или гибель от пыток как бы исключительно формально завершали работы Сатаны над жутким образом прижизненной смерти попавших в его лапы людей. И более полного, более страшного, происшедшего от лицезрения этих людей ощущения присутствия в мире того, что мне иногда казалось моим собственным сумасшествием, того, что я всегда называл Сатанинскою Силой, обольщающей Души, убивающей их и уверенно ведущей мир к хаосу и Смерти, более полного и страшного ощущения я не испытывал никогда.
Мне было ясно, что живые трупы скучны Сталину и отвратительны. Я смотрел то рассеянно, то внимательно поверх обреченных голов, словно пытался разглядеть пучок невидимых веревочек, которые дергала ненавидимая им в глубине души страшная двуликая идея, управляя поступками и образом мыслей марионеток, специально для меня вызванных на совещание в Кремль.
Сталин выходил из-за стола, прохаживался по кабинету, передергивая плечами, резко вскидывая подбородок и вертя головой. Он, безусловно, проверял, свободен ли он лично в своих движениях, поступках и в образе мыслей или тоже, как эти трупы, опутан веревочками и целиком подвластен игровым прихотям ненавистной идеи.
Причесавшись, как бы оторвав при этом от себя ниточки-веревочки и откинув их решительно в сторону, он зябко поежился. Так поеживаются дети, нырнув в кроватку и спасаясь от шебуршащей под ней нечистой силы. Поежившись, Сталин садился за стол и окидывал присутствующих долгим, теплым, отеческим взглядом. Так этот взгляд воспринимали трупы.
На самом же деле Сталин по-детски радовался, что он жил, жив и будет жить, а они все очень скоро загнутся, и он искренне им за это благодарен. Если бы не осторожная сдержанность в острейших ситуациях, прямо встал бы сейчас и расцеловал бы каждого в синюшные, уже слегка засмердевшие лбы, в заостренные носы, в белые восковые губы, в мертвый оскал зубов, в желтые восковые щеки, в черные глазницы. Но нельзя встать и расцеловать. Подозрительна была бы такая сопливая нежность. Прерывая очередного оратора, Сталин весело говорил:
