Я еще раз предлагаю вам наилучший вариант, ибо ничьей в нашей игровой ситуации не существует, как, впрочем, не существует для нашего понимания смысла того, что есть выигрыш, а что проигрыш. Нам этого знать не дано…
Просто я верю в свой шанс и в образ своего спасения, и вы, если я правильно вас понимаю, верите в свой. Вы хотите жить, а мне пришла пора помирать. Папенька же ваш сечет, гадюка, что жить я в любом случае больше не могу, но и вас тогда с собой прихвачу, а он закончит свои дни в пансионате для старых большевиков. Вы понимаете, что вас он ненавидит еще больше, чем меня?.. Догадываетесь… Трильби! Иди сюда! Хозяин не пущает. Рябов!.. Хватит волындаться. Звони дежурному, пусть сажает все семейство на самолет. Завтра в десять ноль-ноль, в минуту начала праздничного парада, чтобы все были здесь, вот за этим столом! Понятьева усадите в кресло во главе стола… Все! Выполняй приказание!.. Одну минутку…
Гражданина Гурова волнует, что я буду делать после его разоблачения?.. Во-первых, окажем первую медицинскую помощь мадам Электре, если помощь понадобится. Во-вторых, отправим всех обратно в Москву. А что будет дальше, меня, откровенно говоря, не интересует. Я имею в виду резонанс всего этого дела здесь, на земле. Горите вы тут все пропадом!.. Выполняй, Рябов!.. Отставить!
Я же говорил: на следующий день после моей смерти вы можете вызвать сюда кого хотите: жену, Розу Моисеевну, Эмму Павловну, Лику, свою секретаршу, Галку из «Березки», Маринку из Дома кино – целую половую гвардию. Пьянь закатите, обогреют вас, заласкают. Разговаривать с Москвой я не разрешаю вам, потому что вы еще якобы слабы и любые волнения вашего государственного сердца недопустимы. Я уже два раза беседовал с вашей женой и дочерью. Понятьев! Дочь тоже продала вашего сына. Не так мощно, как он вас, но продала…
Все, гражданин Гуров?.. Что еще? Хотите поговорить с женой и попросить ее взять билеты на самолет на девятое ноября?.. Значит, согласны, дрянь вы эдакая!.. Какое дополнительное условие?.. Оставить отца проживать в вашем доме?.. Ба-а! Ты слышишь, Рябов? А зачем? Вы же не возлюбили его?.. Взгляните: он аж посинел от ненависти к вам!.. Хорошо. Если вы того захотели, я согласен… Живите… Ни на ком не надо креста ставить, как говорил не помню уж кто… Значит, согласны вы. Живите, негодяи. Что, Понятьев?.. Ты хочешь к своим маразматикам?.. Хватит шаландать по казенным домам. Поживи под сыновьим кровом… Может, правнук мозги тебе вправит, если они еще имеются. Девчонками сын с тобой поделится… Бардак тут разведете… Не поедешь в пансионат, и не вертухайся, а будешь рыпаться, он тебя отлучит навек от программы «Время»… Вот и смотри себе на бои труда и капитала…
Но о чем я опять думаю? О чем я думаю?.. Как странно!.. В конце жизни теряешься, как пацан, не знаешь, за что взяться, глаза разбегаются, словно времени впереди вагон, вы довольны, гражданин Гуров, оборотом дела?.. Пользоваться пистолетом вас научит Рябов… Нажмите – пах… и точка… Хочется мне еще раз загрести в лапу ваше лицо, а то оно снова разглаживаться начало и наливаться бледной и тупой сановной водянкой… Чем же мне заняться?.. Мне ведь нечего делать… Но до завтра я доживу. Доживу. Я спать пойду. А вы тут продолжайте праздновать по телевизору…
Кажется, гражданин Гуров, вы начинаете наглеть и шантажировать меня. Что еще за «одно непременное условие»? Ах, вас не может не интересовать проклятая случайность, отдавшая вас в мои лапы. Понимаю. С омерзением, удивлением и ненавистью хотите представить себе то, что имеет родственное отношение к жестокому лику неотвратимости. Разделяю подобное любопытство. Полюбуйтесь. Извольте.
69
Пашка случайно навел меня спустя много лет на вас, гражданин Гуров. Мог бы и не наводить, но приехал специально для этого в Москву, пошли мы в Нескучный сад, я там жил неподалеку, сидим, пиво тянем, он и говорит:
– Извини, Рука, но, по-моему, я тогда ошибся. Сукоедина, которого ты хотел убрать до войны, жив.
– Нет, – отвечаю, – убрал я всех сукоедин, кроме одной, но ей сама собой выпала тягчайшая из казней.
– Жив. Жив один. Я узнал его на совещании. Ошибиться не могу. Это не он тогда утонул с грузовиком вместе и с двумя баянами.
– Как же ты, – говорю, – мог узнать его? Столько лет прошло. Как его фамилия?
Вас тогда не лихорадило случайно, Василий Васильевич?.. Может, дрянь какая-нибудь снилась или гнетущие предчувствия тяготили? Ухо левое не горело? Из рук ничего не валилось? Странно… Толстошкурая ты личность.
– Гуров его фамилия, – сказал Пашка, – но он тот, который был тебе нужен. Я помню не лицо его, лиц я не запоминаю, а манеру контачить с графином, стоя на трибуне. Впервые я видел его, когда он выступал в актовом зале института, зачитывая отречение от отца – врага народа, и благодарил одну падлу идейную и стукачку, некую Скотникову, за усыновление на общественных началах. Ошибиться я не мог. Контакт докладчика с графином – это у меня почище дактилоскопии срабатывает.
Пашка забавно утверждал, пока я потягивал пивко, хрустел баранками и смирял жестокую охотничью дрожь, что нет на свете двух людей, одинаково относящихся к графину с водой, когда они стоят на трибуне, порют всякую чушь или деловые вещи, и достаточно ему однажды засечь в ком-нибудь такую строго индивидуальную манеру отношения к графину, чтобы он узнал по ней человека, даже если он будет выступать без оставленной черт знает где головы, что неоднократно случалось на партконференциях, заседаниях и пленумах ЦК нашей партии, где сиживал, подыхая от скуки, Пашка. Он от нехрена делать начирикал на своей громадной, почище, чем ваша, вилле целую монографию об этом деле. Рассказал много любопытного, и я поверил, что действительно не может быть двух человек, одинаково относящихся к графину с водой во время доклада, речи и выступления.
Я понял, что в Пашке погибает замечательный классификатор и психолог. Человек поднимается на трибуну. Начинает зачитывать невозмутимо и сдержанно текст выступления. Но невозмутимость его кажущаяся. Произнося начало, он, прихватив глазами остаток фразы, заканчивает ее на память, а сам в этот момент, случайно вроде бы, вынимает из графина пробку. В конце следующей фразы он ставит поближе к себе стакан. Затем берет графин за горло мертвой хваткой, как врага, и приурочивает это движение к патетическому возгласу типа «Позволительно задать вопрос товарищу Бахчаняну…».
Выпускает он горло графина из руки не раньше, чем выпьет залпом стакан воды. Затем, постукивая легонько пробкой по трибуне, произносит фразу типа «Куда смотрит парторганизация в сложной международной обстановке?» – и только тогда закрывает графин. Причем в паузе, вызванной освобождением гортани и пищевода от последней капли воды, в зале слышно нервное позвякивание пробки, не попадающей в горло графина.
Вам сегодня ни к чему вроде бы бледнеть, Василий Васильевич, но вы побледнели. Вы узнали себя.
Странно! Ничего такого ошарашивающего в том, как просек Пашка через много лет сходство щенка-предателя с матерым чиновным волчищей, нет, а трясануло вас посильней, чем тогда, когда вы стояли лицом к лицу с несравненно более страшными фантомами прошлой жизни.
