43
Гелия снова несколько отпустило. Замечательно наивное и крайне мрачное пророчество Марии Ивановны как бы отдаляло на неопределенные сроки начало чего-то сверхневообразимого, готового, как показалось ему, вот-вот начаться для него лично.
Это моментально настроило Гелия на лад оптимистический. Подобно мириадам живших до него людей, он учуял в воздухе судьбы запашок заведомо лукавой сделки, запашок соблазна, смущающего умы людей растерянных и слабых.
Это был сладчайший дым возможности что-то там для себя выторговать у Высших Сил. Главное – выторговать в сей миг, а там – видно будет. Там еще какой-нибудь откроется шанс на спасение.
Гелий, одним словом, почувствовал, что, предложи ему кто-нибудь поменять в сей миг избавление от призрака странного ужаса или от этих самых Рук Бога Живаго – если он действительно ухитрился-таки попасть в них – на готовность в неопределенном будущем к бесконечным адским мучениям, то, безусловно, он принял бы такие условия, слегка, правда, смутившись своей жуликоватости.
Он спасительно забылся, подумав, что заведомое мошенничество подобной сделки вполне извинительно для слабого человека… «Жутковатая, Господи, история, непостижимые беды существования, немыслимая невыносимость болей, страданий, страхов и какое-то, кроме всего прочего, удручающее, разлитое во всей природе неравенство моего, скажем, бытийственного положения в биосфере с завидными позициями цветка, жука, рыбы, птицы или кошки… чего бы тут и не слукавить?.. Впрочем, кошкам тоже не позавидуешь… да и кто знает, что чует герань, когда ее не поливают, когда живую бабочку прокалывают булавкой натуралиста, чтобы с крылышек пыльцу она, видите ли, не успела стряхнуть в предсмертной дрожи… крысу гоняют по Нобелевским лабиринтам… шимпанзе пересаживают чужую голову перед лицом Ленинской премии…»
44
Отвлекающие эти мысли перебил вдруг кто-то из только что пришедших. Женщина эта просто возопила:
– Да что ж это за времена настали! Брежнев, видели люди своими глазами, по улицам бродил, стихами говорил, Горбачева адрес спрашивал. Ельцин, ругается, враг партии и алкоголик, меня беспредельно удивил и обидел. Голос его на магнитофон записать успела шустрячка одна из «Вечерки»… Ну, это плевать. В подъезде моей невестки видную даму зверски зарезали. Богатая была дама, блатная, с польской фамилией, чуть ли не Замоскворецкая. Меха, бриллианты, две машины, пять мужиков, если не больше, и все – тузы из политбюро. Там и Янаев-кобель неоднократно опохмелялся. Дома у нее склад был с партийным дефицитом и закусками для… не могу тут вымолвить непотребное название этих котов партийных… И она этими закусками собак с кошками кормила. Из окошка чуть ли не шпроты с языком заливным выкидывала. Ну ладно бы ограбили эту поляцкую шлындру и по-божески слегка изнасильничали – нам, бабам, к этому не привыкать, – мафия-то пытать ее стала ужасно, пальцы тыкала в розетку, потом просто на сковородке жарила – соседи слышали, – чтобы в чем-то она им там призналась или загашник открыла… ты, мол, такая-сякая… шлямба, в общем, замоскворецкая, кровопийцы Берии платная телка, куда ты что-то притырила?.. а она, бедняга, только кричит и орет. Прирезали, а также пристрелили эту дамочку, царство ей небесное, никого нельзя убивать… кровь так и потекла на лестницу через порог… они ей записку на дверь прикололи, что инопланетяне являлись с планеты Кильдим наводить порядок в рядах кремлевских подстилок… а сами скрылись благополучно… ну что еще?.. недалеко тут какому-то рекетиру ноги машиной переехало, насмерть замерз, пока «скорая» раскочегаривалась… другого кооперативщика башкой об столб шибанули – и хоть бы что… а коммунист, из бывших шишек, долларов наворовал и намылился в Америку, его броневик ОМОНа догнал на Смоленской, тот стрелять в него стал, но тут-то его и на штык поддели… оказалось, что он тоже в ту даму пулял… вот вам, бабоньки, и все последние новости с известиями… с Праздником всех вас… оладушек я вам испекла на маслице французском… Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй… Я вот лично перец красный и сухой с собой ношу для глаз бесстыжих, мафиозных… у меня на творог денег нет – не то что на газ в баллончиках…
Потрясение Гелия, мгновенно соотнесшего все услышанное с последними событиями в его жизни, было таково, что он сумел вырваться вдруг из когтей того надвигавшегося ужаса, резко привстал и, застонав от боли, сунул руку во внутренний карман пальто. Сверточек с изделием, переданный ему К-ой, о котором он совершенно забыл, покоился на своем месте.
«Ужас… ужас… дождался-таки наконец самых свежих новостей… разве все это может уложиться в голове?.. но где же тогда всему этому укладываться?.. Слава богу, что я никакими краями хоть в этой смерти нисколько не виноват… несчастная баба… неужели она и под пытками не раскололась, где и у кого это изделие!.. невероятно… значит, опять распорядились эти чертогниды… а вдруг не они?.. если не они, то, значит, Он!.. но что ж я Тебе такого уж сверхновенького вытворил, что именно меня Ты выкручиваешь, как мокрую тряпку?.. Что, я – хуже Фейербаха какого-нибудь с Вольтером или Куроедовых, вместе взятых с Сусловым и Емельяном Ярославским?.. Чем и в чем превзошел я самых отъявленных Иуд, фарцовщиков иконных, блудяще-пьющих стукачей-иерархов и прочих похабников научного атеизма?.. Я ведь, в конце-то концов, не доказал, что Тебя нет, да и заведомо не мог доказать недоказуемого, так что же Ты именно за меня взялся – елки-палки-моталки! – и какого рожна от шушеры бесовской Ты меня, Господи, не уберег?.. я бы сегодня, может, и в монастырь какой-нибудь Даниловский умиленно подался, и кадило там раздувал бы одному бывшему барону математической логики, свалившему из науки в религию… я и сейчас вот, в сию минуту, искренне готов отдать на восстановление… то есть превращение бес… бассейна… бери… возьми… но отпусти Ты меня… и в ноги я Тебе поклонюсь… упрячь Ты меня в гроб, а потом в могилку, в футляр, раз я – Твое изделие!»
Но как бы лихорадочно ни хватался Гелий за любую возможность передохнуть, отбояриться и отбрыкаться от образов невидимого и неслышимого, наступавших на пятки и полных такого мрачного смысла, что лучше бы ослепнуть, чем очутиться вдруг с ними с глазу на глаз, – они все приближались и приближались.
Он почувствовал, что, несмотря на готовность равнодушно отвлечься от всего на свете, то есть просто подохнуть, не отпущено ему ни времени, ни сил предаться своему любимому занятию.
Понял он, что не суждено ему обмозговать игровой структуры невероятного случая и всех неописуемых странностей своей – уж не главной ли? – роли в этом смертельно роковом сюжете. Никогда, должно быть, не погрузиться с головой в выискивание хитросплетений тайных причин, вдохновивших чью-то всесильную, предусмотрительную фантазию на… «это ж надо ж, взять да обречь всю действительность на соответствие самым мельчайшим деталькам и штришкам какого-то десятилетиями замышлявшегося действа: бесов… праздничный вечер… мой восторг ожидания чего-то неслыханно прелестного… бешеный гнев НН… трех шакалов, предательски, конечно, осведомленных какой-то мразью о планах К-ой… водителя той машины… физиков-теоретиков, обоссавших лично меня под маской папаши застоя… Да что там размышлять о водителе, о тщеславно-вороватом, бровастом завхозе Империи, обо всяких уверовавших вдруг в сотворенность Вселенной физиках, когда все и вся было задействовано, сцеплено в картине этого случая и максимально друг к другу притерто… когда даже жалкий кусочек брошенной мне в рыло жратвы, привлекший бедного котенка… если б не обрывочек той ветчинки-буженинки – меня бы тут вовсе и не было… что уж говорить о морозной и Рождественской – не какой-нибудь ведь иной! – ночи… о стихиях ветра и снега… о крошечной колдобинке на пластиночке, об „айне кляйне нахтмузик“ и, конечно, о финальном безобразии типовых чертей, винтообразно самоввергнувшихся в брюхо и ноздри поросенка… что это за небесный Резо Габриадзе воссел там за непроницаемым занавесом – воссел и дергает все и вся за управленческие ниточки, несмотря на все эти разглагольствования человечества о якобы свыше предоставленной буквально каждому из нас свободе нашей воли?.. а вдруг Он берет тысячи ниточек этих в Свои Руки, наматывает их покрепче на пальцы и ни за что уж не отпустит как раз тогда, когда убеждается, что воля-то твоя, оказывается, была не свободна, а совращена была окончательно твоя воля – не без твоей, разумеется, гунявой помощи – бесами рокового заблуждения? Волей-то твоей свободной, Геша, мы тогда закусили с папашей в „Праге“ пару бутылок мартеля… и вообще, если это твоя воля, то она всегда свободна, а если папашина, то она уже навеки не твоя. Понял, идиотина, обведенная вокруг пальца зеленой мразью?.. Что, если именно так обстоят дела судьбы и каверзы случая?.. О Господи!».
