XII
Нотулы
Конец снам о Текле положил приход утра. Вот оба мы в молчании идем куда-то через тот самый (иначе и быть не может) рай, как известно открываемый Новым Солнцем для всякого, кто взывает к нему в последние минуты жизни, и, хотя мудрецы говорят, будто рай сей закрыт для тех, кто сам стал себе палачом, я полагаю, оно, прощающее столь многое, наверняка способно порой простить и такое, но… еще миг – и все вокруг озарено холодным, незваным светом, а над головой звенит щебет птиц.
Я сел. Плащ мой намок от росы; капли росы, словно пот, бисером покрывали лицо. Лежавший рядом Иона встрепенулся, зашевелился. В десятке шагов от нас грызли удила, нетерпеливо притопывали копытами два громадных дестрие, один – цвета белого вина, другой – чистейшей вороной масти. От пиршества и от пировавших вокруг не осталось даже следа, как и от Теклы, которой я с тех пор никогда не видел и более не надеюсь увидеть на протяжении этой жизни.
«Терминус Эст», надежно укрытый прочными, обильно промасленными ножнами, мирно покоился рядом, в траве. Подняв его, я двинулся вниз по косогору, отыскал ручей и как следует освежился спросонья. Когда я вернулся, Иона тоже уже не спал. Я указал ему путь к ручью, а пока он отсутствовал, попрощался с покойной Теклой.
Однако, сказать откровенно, в какой-то мере она остается со мной до сих пор: случается, я, вспоминающий прошлое, становлюсь вовсе не Северианом, а Теклой, как будто мой разум – картина в остекленной раме, а Текла, стоящая перед стеклом, отражается в его поверхности. Вдобавок с той самой ночи, стоит вспомнить ее, не вспоминая при том о каком-либо определенном месте и времени, возникающая перед мысленным взором Текла стоит у зеркала в сверкающем, белом, как изморозь, платье, едва прикрывающем грудь, струящимся от талии к полу своенравными, никогда не повторяющими форм водопадами. Перед зеркалом она на миг замирает, коснувшись поднятыми ладонями наших щек…
…а после ее словно вихрем уносит в комнату с зеркальными стенами, полом и потолком. Несомненно, ее воспоминания о собственном отражении в тех зеркалах я и вижу, однако еще шаг-другой – и она исчезает во мраке, и больше я не вижу уже ничего.
К возвращению Ионы я совладал с печалью настолько, что сумел весьма драматически изобразить осмотр наших дестрие.
– Вороной – твой, – сказал Иона, – а этот, нежно-кремовый, очевидно, для меня. Экие, однако, лошадки… сдается мне, любая из них стоит куда дороже, чем любой из нас с тобой, как сказал один моряк хирургу, ампутировавшему ему ноги. Куда направляемся?
– В Обитель Абсолюта.
На лице Ионы отразилось изумленное недоверие.
– Ты разве не слышал, о чем мы с Водалом толковали вчера вечером?
– Название уловил, а вот про то, что мы туда едем, упустил как-то.
Наездник из меня, как уже говорилось, неважный, однако я храбро вдел ногу в стремя вороного и уселся в седло. Скакун, угнанный мною у Водала позавчера вечером, нес на себе высокое боевое седло, зверски неудобное, зато свалиться с такого затруднительно крайне; на этом же вороном красовалось нечто почти плоское, из стеганого бархата, роскошное, но в то же время изрядно коварное. Стоило обхватить ногами бока дестрие, тот заплясал на месте от нетерпения.
Возможно, момент для подобных бесед был хуже некуда, однако другого, более подходящего времени не предвиделось, и я спросил:
– Многое ли ты помнишь?
– О вчерашней-то женщине? – Обогнув вороного, Иона отвязал от ветки поводья кремового и вскочил в седло. – Ничего. Я есть не стал. За тобой Водал следил в оба глаза, а вот обо мне все, едва проглотив это снадобье, позабыли. К тому же я неплохо владею искусством изображать, будто ем, но при этом не есть.
Я в изумлении поднял брови.
– Да-да. И на тебе его не раз проверял – к примеру, вчера, за завтраком. Так просто: аппетита особого не было… а как же кстати пришлось!
Пустив кремового рысцой вдоль тропы, что вилась меж деревьев, он обернулся ко мне.
– Я, так уж вышло, дорогу знаю неплохо – по крайней мере большую ее часть. Однако не соблаговолишь ли ты объяснить, зачем нам туда?
– Во-первых, там будут Доркас с Иолентой, – ответил я. – А еще мне нужно выполнить поручение сеньора нашего, Водала.
За нами почти наверняка наблюдали, и посему о том, что выполнять поручения не собираюсь, я счел за лучшее вслух не упоминать.
События следующих нескольких дней я, дабы повесть о моей карьере не затянулась на целую вечность, опишу лишь вкратце. В пути я рассказал Ионе обо всем, что услышал от Водала, и о многом другом. В попадавшихся по дороге селениях мы порой останавливались, а где останавливались, там я, при возникновении надобности, брался за привычную работу – и не оттого, что нам так уж настоятельно требовалось мной заработанное (при нас имелись и кошельки, полученные от шатлены Теи, и большая часть гонорара из Сальта, и деньги, вырученные Ионой за золотую палицу обезьяночеловека), но дабы ни в ком не возбуждать подозрений.
Утро четвертого дня застало нас по-прежнему скачущими на север. Справа, будто сморенный дремотой дракон, стерегущий запретную, заросшую изумрудной травой дорогу, тянущуюся вдоль берега, нежился на солнышке Гьёлль. Накануне мы видели издали наряды уланов – верхами, как и мы, вооруженных пиками наподобие тех, какими разили путников патрульные у Врат Скорби.
Заметно нервничавший с тех самых пор, как мы тронулись в путь, Иона пробормотал:
– Если хотим доехать до окрестностей Обители Абсолюта нынче к вечеру, надо бы поспешить. Жаль, Водал не сказал тебе, какого числа начинаются празднества и долго ли будут длиться.
– А до Обители Абсолюта все еще далеко? – спросил я.
Иона указал на остров посреди реки.
– Видишь? Кажется, я его помню. Как-то раз, в двух днях пути от него, встречные пилигримы говорили, будто Обитель Абсолюта где-то поблизости. Предостерегали насчет преторианцев, и, по всему судя, знали, о чем говорят.
Следуя его примеру, я пустил вороного рысью.
– А ты шел пешком.
– Нет, ехал на мерихипе… наверное, больше его, бедолагу, уже не увижу. Конечно, он даже в лучшие годы был куда тихоходнее, чем эти зверюги – в худшие, но все ж они вряд ли вдвое резвее.
Я было собрался сказать, что Водал не стал бы отправлять нас в путь без надежды достичь Обители Абсолюта ко времени, но тут надо мною, в какой-то ладони от головы, пронеслась тварь, на первый взгляд показавшаяся кем-то вроде огромной летучей мыши.
Иона (в отличие от меня) узнал ее сразу. Прокричав нечто для меня непонятное, он подстегнул концом уздечки моего дестрие. Вороной, едва не сбросив меня с седла, рванулся вперед, и дальше мы понеслись сумасшедшим галопом. Помню, как на всем скаку стрелой промчался меж двух деревьев, росших друг к другу так близко, что свободного места по бокам осталось не больше пяди. Летучая тварь маячила в вышине, пятнышком копоти на фоне неба, но вскоре с треском врезалась в гущу ветвей за нашими спинами.
