– Ну так как же? Есть у тебя связи? Друзья? Родственники? Если да, возможно, тебе удастся чем-то помочь и нам, остальным.
– Друзья… пожалуй, да, – отвечал я. – Они вполне могут попытаться помочь мне, если только узнают, что со мною случилось. А велика ли надежда на успех?
В подобной манере говорили мы еще долгое время; вздумай я написать обо всем подробно, моей истории не было бы конца. Кроме разговоров да пары несложных игр заняться там, в подземелье, было решительно нечем, и заключенные беседовали да играли, пока эти занятия не утратили весь смак без остатка, точно хрящ, который некто измученный голодом жевал с утра до вечера. Впрочем, во многих отношениях здешним заключенным живется куда лучше, чем клиентам, содержащимся под нашей башней: днями им незачем бояться мук и никому из них не одиноко. Однако оттого, что большинство пленников содержатся здесь так долго, а у нас клиенты обычно подолгу не задерживаются, наши, как правило, полны надежд, а те, кого держат в Обители Абсолюта, зачастую впадают в уныние.
Десяток, а то и более страж спустя мерцавшие в потолке светильники начали гаснуть, и я сказал Ломеру с Никаретой, что вот-вот усну. Они отвели меня в дальний от двери угол, где оказалось совсем темно, и объяснили, что это место будет моим, а когда кто-нибудь из заключенных умрет, мне по наследству достанется другое, получше.
Когда они уходили, до меня донеслись слова Никареты:
– Интересно, эти сегодня ночью явятся?
Ломер что-то ответил, но ответа его я не расслышал, а пускаться в расспросы, зверски уставший, не стал. Нога нащупала на полу тоненький тюфячок. Усевшись поверх него, я лег на спину, вытянулся в полный рост, и тут моя рука коснулась живого, теплого тела.
– Не пугайся, – раздался из темноты голос Ионы. – Это всего лишь я.
– Так что ж молчишь? Я видел, что ты на ногах, но от стариков отвязаться никак не мог. Отчего ты к нам не подошел?
– Молчал я, потому что задумался. А не подошел, потому что не мог отвязаться от женщин, с самого начала утащивших меня к себе. А уж после они сами не знали, как от меня отделаться. Севериан, я должен бежать отсюда.
– Бежать отсюда, наверное, всякому хочется, – заметил я. – Мне вот – определенно.
– А я – должен, иначе никак. – Изящная жесткая ладонь Ионы – левая, живая ладонь – крепко вцепилась в мою. – Иначе я либо покончу с собой, либо лишусь рассудка. Я ведь твой друг, верно? – Голос его понизился до едва различимого шепота. – Этот твой талисман… синий камень… может нас освободить? Преторианцы его не нашли, я знаю; я наблюдал, как тебя обыскивали.
– Не хочу я его вынимать, – сказал я. – Слишком уж ярко светится в темноте.
– Давай я подниму один из этих тюфяков и подержу так, чтоб нас загораживал.
Подождав, пока Иона не управится с тюфяком, я вытащил из-за голенища Коготь. Мерцал камень так тускло, что я мог бы прикрыть его свет ладонью.
– Он что же, гибнет? Угасает? – встревожился Иона.
– Нет, с ним часто такое случается. Однако действуя, как в тот раз, когда воду в кувшине для умывания в вино превратил или когда поверг в благоговение людей-обезьян, сверкает он ярче яркого. Так что если бегство Коготь нам обеспечить и сможет, то, думаю, не сейчас.
– Нужно с ним к двери поближе. Возможно, хоть замок отопрет.
Голос Ионы заметно дрожал.
– Позже. Пусть все остальные уснут. Если освободимся сами, я и их тоже на волю выпущу, но если дверь не откроется – а она, сдается мне, не откроется, – лучше бы им не знать, что Коготь при мне. А сейчас расскажи, отчего тебе нужно немедля бежать.
– Пока ты был занят разговорами со стариками, меня допрашивало целое семейство, – начал Иона. – С полдюжины старух, мужчина лет пятидесяти, еще мужчина лет тридцати, три женщины помоложе и целый выводок ребятишек. К себе меня унесли, в небольшую нишу, их собственную, куда прочим заключенным без приглашения ходу нет, а их, ясное дело, приглашать никто не собирался. Думал, станут расспрашивать о друзьях на воле, о политике, о войне в горах, однако не тут-то было. Я для них оказался чем-то вроде забавы. Послушать им хотелось о реке, о местах, где я побывал, и много ли народу одевается таким же манером… А еще – о пище за стенами темницы. О еде вообще расспрашивали без конца, причем вопросы порой задавали самые дикие. Видел ли я когда-нибудь забой скота? Правда ли, что животные молят мясников о пощаде? А правда ли, будто те, кто делает сахар, вооружены отравленными шпагами и во всякое время готовы защищать его силой оружия?.. Да что там, они даже пчел никогда в жизни не видели и считают, что пчела – величиной этак с кролика!
Иона перевел дух.
– Со временем я тоже начал задавать вопросы и выяснил, что ни один из них, даже старшая из старух, никогда не был на воле. Очевидно, сюда помещают и мужчин, и женщин, и в свое время у них рождаются дети. Да, некоторых забирают, но большинство остается здесь на всю жизнь. Без какого-либо имущества и без надежды на освобождение. На самом деле они даже не знают, что такое свобода. Конечно, старший из мужчин и одна из девиц совершенно серьезно сказали, что выйти наружу хотели бы, однако, по-моему, не имели в виду «остаться там навсегда». Старухи, по их же словам – заключенные в седьмом поколении, но одна невзначай и мать свою заключенной в седьмом поколении назвала. Удивительные, если вдуматься, люди! Снаружи – во всех мелочах порождения этих темниц, где всю жизнь провели, но внутри…
Иона ненадолго умолк, и тишина окутала нас, точно толстый слой ваты.
– Наверное, это можно назвать родовой памятью. Традиции внешнего мира, перенятые многими поколениями от первых заключенных, от предков… Они позабыли смысл множества слов, но крепко держатся за традиции, за рассказы о прошлом, потому что, кроме всего этого, истории да имен, у них ничего не осталось.
На сей раз Иона замолчал надолго. Я спрятал крохотную искорку Когтя на место, за голенище сапога, и вокруг вновь воцарилась непроглядная тьма. Тяжелое, с присвистом, с хрипотцой, дыхание Ионы напоминало работу кузнечных мехов.
– Я спросил их, как звали первого заключенного, самого давнего из их предков. И мне ответили: «Кимлисун»… Ты слышал когда-нибудь это имя?
Я ответил, что имя это слышу впервые.
– Или, может, похожее что-нибудь? Допустим, здесь не одно слово, а три?
– Нет, ничего похожего, – ответил я. – Имена большинства тех, кого я знал в жизни, состояли из одного слова, если только не считать частью имени титул или какое-нибудь прозвище, прибавленное к нему оттого, что в компании собралось слишком много Болканов или, к примеру, Альто.
– Помнится, ты говорил однажды, что мое имя показалось тебе необычным. Так вот, когда я был… мальцом, имя «Ким Ли Сун» считалось самым обычным. Самым обычным… в землях, сейчас затопленных морем. А слышал ли ты о моем корабле, Севериан? Он назывался «Облако Удачи».
– Игорный дом на плаву? Нет, не слыхал о таком, но…
