Долгая пауза. Казалось, я чувствую тяжесть его мутного взгляда на лице. В невежестве своем я подумал, как было бы ужасно, обладай Бальдандерс энергией и волей, необходимой для гнева.
– А ты был с нами, когда мы покидали город? – наконец спросил он.
– Конечно. И Доркас, и Иолента, и я – все мы были с вами.
Вновь долгая пауза.
– Значит, мы там вас и нашли.
– Да. Ты разве не помнишь?
Бальдандерс тяжеловесно покачал головой, и я заметил седину, серебрящуюся в густой щетке его жестких волос.
– Однажды утром я проснулся, гляжу – вон он ты. Думал, думал. А потом ты от меня ушел.
– Тогда обстоятельства были другими: мы же договорились о встрече.
(Тут мне вспомнилось, что держать слово я не собирался, и сердце мое защемило от стыда.)
– Так мы и встретились, – отрешенно сказал Бальдандерс, а затем, видя, что ответом я не удовлетворен, добавил: – Для меня все, кроме доктора Талоса… не взаправду. Не настоящее.
– Твоя преданность весьма похвальна, однако ты, может быть, помнишь, что он хотел взять с собой не только тебя, но и меня?
Сердиться на этого добродушного, скудоумного великана было решительно невозможно.
– Здесь, на юге, мы скопим денег, а после отстроимся заново, как уже строились, когда там обо всем позабыли.
– Тут север, не юг. Но – да, ваш дом, если не ошибаюсь, был уничтожен?
– Сгорел, – ответил Бальдандерс, и в его глазах словно бы отразились отсветы пламени. – Прости, если я тебя невзначай обидел. Я так долго думал только о замке да о работе…
Оставив его сидеть в одиночестве, я отправился осматривать наше театральное хозяйство – откровенно признаться, нисколько в том не нуждавшееся, да и что я мог там углядеть, кроме очевидной нехватки того и сего? Вокруг Иоленты столпилось множество балаганщиков, и доктор Талос, разогнав их, велел ей уйти в шатер. Не прошло и минуты, как из шатра донесся смачный удар тростью по мягкому, и доктор вышел наружу – с улыбкой, но все еще не на шутку рассерженный.
– Она ни в чем не виновата, – заметил я. – Ты ведь сам понимаешь, как она выглядит.
– Слишком броско. Кричаще сверх всякой меры. Знаешь, что мне в тебе нравится, сьер Севериан? Ты отдаешь предпочтение Доркас. Кстати, куда она подевалась? Ты видел ее после того, как вернулся?
– Предупреждаю, доктор: ее бить не смей.
– Об этом я даже не помышлял. Опасаюсь только, как бы она не заблудилась.
Удивление в его взгляде убедило меня, что он не кривит душой.
– Мы даже поговорить толком не успели. Она отправилась принести воды.
– Весьма смелый поступок с ее стороны, – сказал доктор и, видя мое недоумение, добавил: – Она боится воды. Ты же наверняка замечал. Отнюдь не грязнуля, но моется, не входя в воду глубже длины большого пальца, а когда идем через мост, дрожит и цепляется за Иоленту.
Тут Доркас вернулась, и, если доктор сказал еще что-либо, я этого не услышал. Утром, при встрече, оба мы были способны разве что улыбаться да порой, не веря собственным пальцам, касаться друг друга. Теперь, подойдя ко мне, она опустила наземь ведра с водой и принялась пожирать меня взглядом.
– Я так по тебе тосковала, – сказала она. – Без тебя мне было так одиноко…
При мысли о том, что обо мне кто-либо тосковал, я не удержался от смеха.
– Неужто тебе не хватало вот этого? – спросил я, приподняв край плаща цвета сажи.
– Смерти? Скучала ли я о Смерти? Нет, мне не хватало тебя.
С этими словами она выдернула из моей ладони полу плаща и за нее потянула к стене тюльпанных деревьев, ограждавших Зеленую Гримерку с одной стороны.
– Там, рядом с клумбами, я отыскала скамейку. Идем, посиди со мной. Уж после стольких-то дней нас могут на время оставить в покое, а принесенную воду Иолента, выйдя наружу, рано или поздно найдет – все равно вода эта для нее.
Как только мы удалились от суеты среди шатров, где жонглеры швыряли в воздух кинжалы, а акробаты – собственных детей, нас со всех сторон окружила безмятежность садов. Пожалуй, сады Обители Абсолюта – самые обширные на свете угодья, возделанные и засаженные исключительно для красоты, если не брать в расчет тех девственных лесов, что являют собою сады самого Предвечного, взращенные руками невидимых нашему глазу садовников. Миновав неширокий проем меж двух сомкнутых поверху живых изгородей, мы углубились в рощу деревьев, усыпанных гроздьями ароматных цветов, и я с тоской вспомнил цветущие сливы, мимо которых преторианцы волокли нас с Ионой, хотя деревья вокруг явно были посажены для красоты, а сливы, наверное, ради плодов. Сломив веточку с полудюжиной цветков, Доркас воткнула ее в светло-золотистые волосы.
Сад за деревьями оказался так древен, что о нем наверняка позабыли все, кроме ухаживавших за ним слуг. Резные головы, украшавшие каменную скамью, истершись, почти утратили черты лиц. Вокруг, на нескольких клумбах, среди незатейливых цветов рядами росли пахучие пряные травы – розмарин, дягиль, мята, базилик, рута. Возделываемая бессчетные годы, почва у их корней была черной, как шоколад.
Среди клумб журчал небольшой ручеек – несомненно, в нем-то Доркас и набрала воды. Исток его, вероятно, некогда был фонтаном, а ныне превратился в обычный родник. Наполняя неглубокую впадину в камне, вода переливалась через ее край и растекалась по узким, облицованным грубой каменной кладкой канавкам, орошавшим плодовые деревья. Едва мы устроились на каменной скамье, я прислонил меч к подлокотнику, а Доркас взяла меня за руку.
– Страшно мне, Севериан, – сказала она. – Такие ужасы снятся…
– С тех пор, как мы расстались?
– Все время.
– Когда мы с тобой спали бок о бок в поле, ты говорила, что тебя разбудили добрые сновидения. Очень подробные, совсем как в жизни.
– Если они и были добрыми, я их давно позабыла.
Я уже заметил, что Доркас старательно отводит взгляд от воды, льющейся из развалин фонтана.
– Каждую ночь мне снится, будто иду я по улицам, сплошь застроенным лавками. Радуюсь или, по крайней мере, довольна жизнью. Есть у меня и деньги на покупки, и длинный список вещей, которые хочется купить. Снова и снова перечисляю я все это в мыслях, и думаю, что в какой части квартала можно найти – как можно лучшего качества и при том как можно дешевле. Но постепенно, переходя из лавки в лавку, я все отчетливее сознаю: нигде мне не рады, всюду мною гнушаются, а все потому, что считают меня нечистым духом, вселившимся в тело девушки, видимое их глазам. И вот наконец вхожу я в крохотную лавчонку, а заправляют ею старик со старухой. Старик раскладывает передо мной на прилавке товар, а старуха сидит в уголке, плетет кружева. Я даже слышу негромкий шорох нитей и перестук коклюшек за спиной.
– А что ты собиралась купить? – спросил я.
