Однако никто не знает, что порождает чувства, называемые нами любовью и желанием. Половина лица Агии, спускавшейся по лестнице, была озарена лучами заходящего солнца, половина же – скрыта в тени, а подол платья, разорванный едва не до пояса, открывал для всеобщего обозрения шелковистые бедра, и все чувства, утраченные мной так недавно, когда я оттолкнул ее, вернулись ко мне, многократно усилившись. Она, несомненно, поняла это по выражению моего лица. От Доркас, шедшей следом, тоже ничто не укрылось, и она отвела взгляд. Но Агия все еще была зла на меня (возможно, имея на то полное право) и, несмотря на ее вежливую улыбку и даже, быть может, неутоленный зуд в паху, держалась более чем сдержанно.
Я думаю, начала чувств сих – в той разнице, что находим мы между женщинами, которым мы, если еще остаемся мужчинами, должны посвятить всю свою жизнь, и женщинами, которых (опять-таки, если мы еще остаемся мужчинами) надлежит одолеть силой либо умом, обойдясь с ними покруче, чем с дикой тварью. Суть в том, что вторые никогда не примут от нас дара, предназначенного первым. Агия наслаждалась тем, как я любовался ею, и, несомненно, моими ласками наслаждалась бы тоже, однако мы так и остались бы чужими друг другу, даже если б я сотню раз излил в нее семя. Все это я осознал, пока она спускалась к нам, одной рукой придерживая разорванное платье, а в другой, точно скипетр, неся аверн, – осознал, но, несмотря на это, любил ее, как только мог.
К нам подбежал мальчишка.
– Повариха говорит, Трюдо сбежал! Она ходила за водой сама, потому что девчонку отослала куда-то, и видела, как он убегал. И вещей его на конюшне нет!
– Значит, сбежал… – проговорил харчевник. – Когда? Только что?
Мальчишка кивнул.
– Боюсь, сьер, он услышал, что ты его ищешь. Наверное, кто-то подслушал, как ты назвал его имя, и сказал ему. Не украл ли он у тебя чего?
Я покачал головой.
– Он не сделал мне ничего дурного. Напротив – подозреваю, что он хотел оказать мне услугу. Сожалею, что мой визит кончился для тебя потерей работника.
Харчевник развел руками.
– Я еще не все ему выплатил, так что даже выгадаю на этом малость.
Он повернулся, чтобы уйти, и тут Доркас шепнула мне на ухо:
– Севериан, прости, что лишила тебя удовольствия там, наверху. Я вправду не хотела тебе мешать, хотя и люблю тебя.
Где-то невдалеке от нас звонко протрубил горн.
XXVII
«Он мертв?»
Кровавое Поле, о котором все читатели мои наверняка слышали – хотя некоторые, надеюсь, никогда его не посещали, – находится у северо-западных окраин нашей столицы, Несса, между кварталами армигеров и конюшнями ксенагии Синих Димархиев. Для таких, как я, никогда не бывавших возле Стены, оно достаточно близко от нее, хотя на самом деле от Кровавого Поля до Стены еще несколько лиг извилистых улиц. Сколько участников оно может вместить зараз – я не знаю. Быть может, барьеры, огораживающие участки для каждой пары, – обычно зрители облокачиваются либо сидят на них, как кому больше нравится, – можно сдвигать так, чтобы мест хватало всем. Я был там всего раз, и поле это, с вытоптанной травой и молчаливыми, апатичными зрителями, показалось мне местом странным и изрядно унылым.
На троне я совсем недавно, и все это время был занят делами гораздо более насущными и безотлагательными, нежели мономахия. Хорош этот обычай или плох (я лично склоняюсь к последнему мнению), в обществе, подобном нашему, неспособном ни выжить без поддержания воинского духа на должном уровне, ни позволить себе достаточное количество вооруженных стражей общественного спокойствия, его не искоренить ничем.
Но – так ли уж плох этот обычай?
Эпохи (судя по читанному мною, многие сотни тысяч лет), объявившие его вне закона, получали взамен лишь убийства, явившиеся результатом ссор между семействами, друзьями и знакомыми, – примерно столько же убийств, сколько должен был предотвратить запрет на мономахию. Мало этого, вместо одного умирали двое, ибо закон преследовал убийцу (человека, ставшего преступником не по какой-либо предрасположенности к преступлению, но – лишь волею случая) и казнил его, точно его смерть могла вернуть жизнь пострадавшему. Таким образом, если бы даже, скажем, тысяча законных поединков заканчивалась тысячью смертей (что маловероятно, так как смерть в подобном поединке – явление редкое), но предотвращала пять сотен убийств, положение дел было бы ничем не хуже.
Более того – человек, победивший соперника в поединке, наверняка будет весьма полезен делу защиты государства, да к тому ж произведет на свет более здоровое потомство, тогда как убийство губит и жертву, и убийцу – причем последний, пусть он даже чудом уцелеет, скорее всего, просто более жесток и не превосходит убитого ни умом, ни проворством, ни силой.
Однако сколь же полезна мономахия для всякого рода интриг!..
Еще за сотню шагов до Кровавого Поля мы услышали громко, весьма формально выкликаемые имена. Возгласов не заглушал даже ропот толпы.
– Кадро из Семнадцати Камней!
– Савва с Луга-За-Межой!
– Лаурентия из Дома Арфы! (Этот голос принадлежал женщине.)
– Кадро из Семнадцати Камней!
Я спросил у Агии, кто это кричит таким образом.
– Они были вызваны или бросили вызов сами. Выкрикивая свои имена или приказав делать это слуге, они объявляют во всеуслышание, что явились на поединок. В отличие от противника.
– Кадро из Семнадцати Камней!
Уходящее солнце, диск коего уже наполовину скрылся за непроницаемо-черной Стеной, окрасило небо в гуммигут и пурпур, вермильон и ультрамарин, придавая толпам мономахов и зевак схожесть с иконописными иерархами, на которых нисходит златыми лучами благодать божия, и фигуры людей на глазах обретали вид бесплотный, тавматургический – словно возникли из складок ткани и развеются без следа с первым же посвистом ветра.
– Лаурентия из Дома Арфы!
Где-то неподалеку захрипел, точно задохнувшись насмерть, человек.
– Агия, – сказал я, – кричи: «Севериан из Башни Матачинов»!
– Я тебе не служанка! Ори сам, если хочешь!
– Кадро из Семнадцати Камней!
– Ну, что ты на меня уставился?! И зачем я только пошла с тобой… Севериан! Палач Севериан! Севериан из Цитадели! Из Башни Мук! Смерть! Смерть идет!
Моя ладонь хлопнула ее по шее, чуть ниже уха, и Агия упала наземь, выронив шест с привязанным к нему аверном.
Доркас схватила меня за руку:
– Не нужно было так, Севериан!
– Да нет, с ней все в порядке. Я бил ладонью.
– Она еще сильнее возненавидит тебя.
– По-твоему выходит, она и сейчас ненавидит меня?
Доркас не ответила, а мгновением позже я и сам забыл о своем вопросе – в отдалении, над головами толпы, замаячил в воздухе аверн.
