Представьте, а после подумайте о том, как мы на ваших глазах обойдемся с Барнохом, когда вытащим его из заточения. А вы – особенно вы, те, кто здесь чужой, – учтите: то, что вам сейчас доведется увидеть, только начало. На нашей ярмарке в Сальте вас ждет множество зрелищ! Для исполнения того, что будет исполнено в последующие несколько дней, мы наняли одного из лучших мастеров своего дела на весь Несс! На ваших глазах казни по всей форме, с отрубанием головы одним-единственным ударом, подвергнутся по крайней мере два человека! Одна из них – женщина, и как таковая казнена будет в кресле! Уйма народу, похваляющегося искушенностью во всем на свете – космополитической, так сказать, природой образования, – в жизни такого не видывала, а вот вы все увидите, как этот тип, – сделав паузу, алькальд звучно хлопнул ладонью по залитым солнцем камням, преграждающим вход, – этот Барнох будет препровожден в царство Смерти проводником, знающим свое дело во всех тонкостях! Быть может, он дырочку в стене успел проковырять – преступники часто так делают, – а если так, то может и слышать, что я тут говорю.
Алькальд возвысил голос до крика.
– Эй, Барнох! Если вправду слышишь меня, лучше сам перережь себе глотку, да поспеши! Поспеши, не то пожалеешь, что до сих пор не сдох с голоду!
На миг вокруг сделалось тихо. Я тоже молчал. Сама мысль о том, что вскоре мне предстоит применить Искусство к стороннику Водала, причиняла нестерпимую муку. Наконец алькальд, вскинув руку над головой, страстно рассек ею воздух.
– Давай, ребята, дружно!..
Четверо, принесшие таран, будто заранее сговорившись, сосчитали: «Раз, два три» – и помчались к заложенной камнем двери, но слегка потеряли разбег, когда двое передних достигли ступеней крыльца. Бревно глухо ударило в камни, но иных результатов штурмующие дом не добились.
– Давай, ребята, – повторил алькальд. – Давайте-ка снова. Покажите им всем, какова наша сальтская порода!
Четверо отошли назад для разбега и вновь устремились к дверям. С этой попытки бежавшие впереди преодолели подъем без заминки; под ударом тарана каменная кладка, преграждавшая вход, слегка дрогнула, а в воздухе мелкой пыльцой заклубилась известь. К четверым, орудовавшим тараном, присоединился доброволец из толпы, крепко сложенный чернобородый малый, и все пятеро снова взяли разбег. Удар тарана оказался не намного громче прежних, однако на сей раз ему сопутствовал треск наподобие хруста костей.
– Подается! – заметил алькальд. – Еще разок, и…
Он не ошибся. Еще удар – и камни посыпались внутрь, а в кладке появилась дыра с человеческую голову величиной. После этого штурмующие, уже не утруждаясь разбегом, раскачали таран на руках и вышибли еще несколько кусков кладки. Теперь в пролом вполне мог пройти человек.
Кто-то, прежде мной не замеченный, принес факелы, и какой-то мальчишка помчался в соседний дом, чтоб запалить их от кухонной печи. Приняв у него зажженные факелы, люди, вооруженные посохами и пилетами, двинулись к крыльцу. Алькальд, в коем я, судя по цепкому, с хитрецой взгляду, вовсе не заподозрил бы этакой храбрости, выхватил из-за пазухи короткую дубинку и шагнул в пролом первым. За последним из вооруженных внутрь валом хлынули зрители, а мы с Ионой, стоявшие впереди всех, достигли пролома почти сразу.
Воняло внутри гораздо сильнее, чем я ожидал. Повсюду валялись обломки мебели, словно перед тем, как Барноха пришли замуровывать, он запер все шкафы и сундуки на замок, так что явившимся, дабы добраться до его имущества, пришлось ломать их. На колченогом столе я заметил растекшийся воск свечи, догоревшей до самого дерева. Идущие позади напирали, подталкивая меня дальше, но я, к собственному удивлению, этому воспротивился.
Вскоре из дальних комнат донесся топот – звук множества быстрых шагов; затем кто-то вскрикнул, а еще кто-то пронзительно, нечеловечески завизжал.
– Поймали! – крикнул кто-то за моей спиной.
Остальные загомонили, передавая новости тем, кто остался снаружи.
Из темноты выбежал толстячок, с виду – из мелких арендаторов, с факелом в одной руке и посохом в другой.
– С дороги! Назад, все назад! Дайте дорогу! Ведут!
Сам не знаю, что, кого я ожидал увидеть – возможно, некое невероятно грязное существо, обросшее космами спутанных сальных волос, однако из мрака навстречу мне шагнул сущий призрак. Высокого роста, Барнох оставался высок до сих пор, но страшно ссутулился, исхудал, а побледнел так, что, казалось, светился во мраке, будто гниющее дерево. Вдобавок он был безволос – безбород и плешив, как колено: ближе к вечеру те, кто стерег его, рассказали мне, что в заточении он обзавелся привычкой выщипывать из тела волосы. Но страшнее всего выглядели его глаза – навыкате, с виду незрячие, темные, подобно почерневшим, вспухшим, точно гнойник, губам. В тот миг, как он заговорил, я от него отвернулся, но сразу же понял, что голос принадлежит ему.
– Меня вызволят! – проскрежетал он. – Водал! Водал меня не оставит!
Вот когда я всей душой пожалел о собственном заточении! Голос Барноха вернул меня в те беспросветные дни, в дни неволи, проведенные мною в темницах под нашей родной Башней Матачинов. Тогда я тоже мечтал о том, что Водал придет мне на выручку, о революции, которая, покончив с упадком и скотством нашей эпохи, вознесет Урд к сиянию прежних культурных высот.
Однако спас меня вовсе не Водал со своим тайным воинством, но заступничество мастера Палемона – и, несомненно, Дротта с Рохом и еще парой друзей, убедивших братьев в том, что самочинно лишать меня жизни слишком опасно, а отдать под суд означает навлечь бесчестье на гильдию.
Ну а Барноха не спасет никто и ничто. Я – тот, кому следовало быть ему товарищем, – заклеймлю его каленым железом, изломаю на колесе, а напоследок отсеку ему голову. Разумеется, я старательно внушал себе, что он, вероятнее всего, просто позарился на деньги, но, стоило только об этом подумать, нечто металлическое (несомненно, стальной наконечник пилета) зазвенело о камень и отдалось в ушах моих звоном монеты, полученной от Водала, а после спрятанной в углублении под одной из плит пола того самого полуразрушенного мавзолея.
Порой, когда все внимание приковано к образам прошлого, наши глаза, оставленные без присмотра, приметив среди мешанины деталей некий отдельный предмет, видят его с такой ясностью, какой ни за что не достичь, сосредоточившись. Так вышло и со мной. Среди множества лиц, мелькавших снаружи, у дверного проема, я увидел одно – запрокинутое к небесам, озаренное солнцем лицо Агии.
III
Шатер балаганщика
Мгновение это застыло, будто и мы оба, и все вокруг изображено на полотне живописца. Запрокинутое лицо Агии, мои вытаращенные глаза – такими мы и остались в водовороте крестьян, среди их ярких одежд да вьюков на плечах. Затем я шевельнулся, и она тут же исчезла из виду. Я побежал бы за ней, если б мог, но, вынужденный проталкиваться сквозь толпу зевак у дверей, достиг того места, где видел ее, лишь спустя добрую сотню ударов сердца.
