– Кончай с ней! – крикнули из толпы.
Я перевел взгляд на Морвенну. Изнуренное лицо, чистая кожа, печальная улыбка, огромные карие глаза – все это вполне могло пробудить в умах толпы весьма нежелательное сострадание к казнимой.
– Можно усадить ее на плаху, – сказал я алькальду, и, не сдержавшись, добавил: – В конце концов, плаха для казней и предназначена.
– Да, но связать-то ее нечем…
Я и без того разговорился сверх меры, а посему от изложения своего мнения о тех, кому надлежит связывать казнимого, воздержался.
Не говоря ни слова, я уложил «Терминус Эст» плашмя позади плахи, усадил на плаху Морвенну, вскинул руки над головой в древнем салюте, в правую взял клеймо, левой стиснул запястья Морвенны, приложил клеймо к обеим ее щекам, а после поднял его кверху, все еще раскаленное едва ли не добела. Умолкшая, заслышав пронзительный вопль, толпа разразилась ревом.
Алькальд расправил плечи, выпрямился и словно бы обернулся иным, совершенно новым человеком.
– Позволь им взглянуть на нее, – сказал он.
Этого я надеялся избежать, однако послушно помог Морвенне подняться, взял ее за правую руку и медленно, величаво, будто деревенский танцор, повел ее вкруг помоста. Гефор был вне себя от счастья, и я, вопреки всем стараниям забыть о нем, отчетливо слышал, как он хвалится знакомством со мной перед стоящими рядом.
– Вот, вот! Скоро они тебе пригодятся! – завопила Евсевия, помахав Морвенне букетом.
Завершив круг, я взглянул на алькальда и после некоторой заминки, порожденной его непониманием, в чем причина задержки, получил приказ продолжить.
– Скоро все это кончится? – шепнула Морвенна.
– Да, дело почти завершено. – С этим я вновь усадил ее на плаху и поднял с помоста меч. – Закрой глаза. Закрой глаза и вспомни: всем, кто когда-либо жил, пришлось встретить смерть – даже Миротворцу, что возродится к жизни с приходом Нового Солнца.
Бледные, в обрамлении длинных ресниц, веки Морвенны сомкнулись, и поднимающегося меча она не увидела. Блеск стали снова заставил толпу умолкнуть, и как только вокруг воцарилась полная тишина, плашмя ударил клинком по ее бедрам. Шлепок заглушил явственный – крак, крак, точно хук с правой и хук с левой, завершающие боксерский поединок – хруст ломающихся бедренных костей. На миг Морвенна замерла в прежней позе, лишившись сознания, но еще не упав, и в этот миг я, шагнув назад, перерубил ее шею плавным горизонтальным ударом меча, овладеть коим много труднее, чем наносящимся сверху вниз.
Сказать откровенно, я понял, что все исполнил как должно, только при виде взвившегося над эшафотом фонтана крови, а окончательно убедил меня в том глухой стук упавшей на помост головы. Сам того не сознавая, все это время я нервничал не меньше алькальда.
Это и есть момент, когда – опять же согласно древним обычаям, – традиционная строгость нашей гильдии дает слабину. Хотелось расхохотаться, выкинуть коленце. Алькальд тряс меня за плечо, радостно (как хотелось и мне) лопоча что-то – слов я не разобрал. Вскинув вверх меч, я поднял с помоста за волосы отсеченную голову, воздел к небесам и ее, а после снова торжественным шагом обошел эшафот кругом, но уже не единожды – дважды, трижды, четырежды. Поднявшийся ветер окропил алыми брызгами и руку, и маску, и обнаженную грудь. Толпа орала, изощряясь в неизбежных остротах:
– А женку мою (муженька моего) пострижешь?!
– Закончишь, колбасы мне полмерки нарежь!
– А шляпку ее теперь можно себе забрать?
Я хохотал над каждой из шуток, делал вид, будто вот-вот швырну головой в шутника, и тут кто-то дернул меня за лодыжку. Была это Евсевия, и, прежде чем она успела сказать хоть слово, мне сделалось ясно: она захлестнута тем самым неудержимым желанием выговориться, которое я не раз наблюдал в нашей башне, среди клиентов. Глаза ее возбужденно блестели, лицо от стараний привлечь к себе мое внимание исказилось так, что она казалась и старше, и в то же время моложе, чем прежде. Криков ее я расслышать не смог и наклонился к ней.
– Невиновна! Она была невиновна!
Объяснять, что осуждена Морвенна не мной, было не время, и потому я просто кивнул.
– Она отняла у меня – у меня! – Стахия и теперь сдохла! Понимаешь? Сдохла! Да, она была невиновна, но как же я рада!
Я снова кивнул и вновь обошел эшафот по кругу, держа отрубленную голову высоко над собой.
– Это я, я казнила ее, а не ты! – визжала Евсевия.
– Как угодно! – прокричал я в ответ.
– А она была невиновна! Уж я-то ее знала прекрасно! Она во всем осторожничала, и, будь виновата, наверняка бы отравы для самой себя припасла! И умерла бы, прежде чем ты до нее доберешься!
Гефор, схватив ее за плечо, указал на меня.
– Мой господин! Мой! Мой господин!
– Значит, другой кто-то постарался! А может, вправду болезнь…
– Только Демиург властен над справедливостью! – крикнул я.
Рев толпы не смолкал, хоть и сделался к этому времени малость потише.
– Но она отняла у меня Стахия, и теперь ее нет! – И еще, громче прежнего: – Какое счастье! Ее больше нет!!!
С этими словами Евсевия уткнулась лицом в букет, словно стремясь до отказа, до треска наполнить грудь приторным ароматом роз. Я бросил голову Морвенны в приготовленную для нее корзину и насухо вытер клинок меча лоскутом алой фланели, поданным мне Ионой. Когда же я снова взглянул на Евсевию, та замертво распростерлась у подножия эшафота, под ногами зевак.
Ничего странного я в этом не заподозрил – решил, что ее сердце не выдержало чрезмерной радости. Однако позже, еще до вечера, алькальд отправил букет Евсевии к местному аптекарю с наказом осмотреть розы, и тот обнаружил среди лепестков крупицы сильного, но почти незаметного яда, коего не сумел опознать. Должно быть, Морвенна, поднимаясь на эшафот, прятала его в кулаке, а затем, после клеймения, когда я вел ее вкруг эшафота, бросила в цветы.
Здесь, читатель, позволь мне на время прерваться и поговорить с тобой, как разумный с разумным, хотя, возможно, нас разделяет пропасть шириной не в одну эпоху. Пусть то, что мною уже описано, – от запертых ворот до ярмарки Сальта – охватывает большую часть моей взрослой жизни, а то, что предстоит описать, касается считаных месяцев, сдается мне, повествование еще не дошло даже до середины. Дабы оно не заполнило собою библиотеку, огромную, точно книжное царство старого Ультана, я (предупреждаю о сем откровенно) многое опускаю. Казнь брата-близнеца Агии, Агила, вошла сюда, так как весьма важна для моей истории, а казнь Морвенны – из-за странности сопутствовавших ей обстоятельств. Прочих описывать я не стану, если только они не представляют некоего особого интереса. Если тебе в радость чужие муки и смерть, удовольствия моя повесть тебе доставит не много. Пока же довольно будет сказать, что скотокрада я тоже подверг предписанным процедурам, на чем его жизнь и закончилась, а в будущем, за чтением о моих дальнейших странствиях, помни: таинства нашей гильдии я свершал всякий раз, когда это приносило сообразный доход, хотя чаще всего об этом особо не упоминаю.
