Набрав в грудь побольше воздуха, я снова окликнул Теклу, но тут же все понял, сомкнул губы и обнажил «Терминус Эст».
Один из людей-обезьян, самый широкоплечий и рослый или по меньшей мере самый храбрый, двинулся на меня. В руке он держал короткую палицу с древком из бедренной кости. Остановившись передо мной, едва-едва вне пределов досягаемости меча, обезьяночеловек погрозил мне палицей, взревел и шлепнул металлическим навершием оружия о долгопалую широкую ладонь.
Услышав плеск воды за спиной, я обернулся и увидел еще одного светящегося обезьяночеловека, подбирающегося ко мне с тыла. От удара мечом он отпрыгнул, однако скругленное острие чиркнуло его поперек тела, под мышкой, а клинок был столь превосходен, столь великолепно закален и безупречно отточен, что рассек и ребра, и даже грудинную кость.
Противник упал, и течение понесло его труп прочь, но за миг до того, как удар достиг цели, я заметил, что в ручей он вошел с явным отвращением, а вода замедлила его шаг не меньше, чем замедлила мой. Развернувшись так, чтобы видеть всех нападающих, я отступил назад, в воду, и медленно попятился к выходу из подземелья. Казалось, стоит достигнуть тесного туннеля, и мне ничто не грозит, однако я понимал: уйти мне не позволят.
Людей-обезьян вокруг столпилось не меньше нескольких сотен. Испускаемый ими свет сделался так ярок, что я сумел отчетливо разглядеть все вокруг.
Прямоугольные громады, высившиеся вокруг, действительно оказались зданиями – очевидно, весьма древней постройки, из цельного серого камня, сплошь испятнанного пометом летучих мышей.
Неровные же колонны были штабелями металлических слитков – судя по цвету, серебряных, – каждый новый слой уложен поперек предыдущего, в каждом штабеле около сотни штук, а штабелей здесь, в погребенном под землей городе, наверняка насчитывалось не менее тысячи.
Все это я успел разглядеть, сделав полдюжины шагов. На седьмом шаге противники (по крайней мере десятка два) бросились ко мне разом со всех сторон. Тут уж о чистом отсечении голов от туловищ не могло быть и речи. Я описал мечом круг, другой, третий, и эхо его пения, отраженное от каменных стен и свода, заполнило подземный мир от края до края, перекрыв рев и вопли.
В такие минуты ощущение времени совершенно сходит с ума. Помню стремительную атаку, помню, как лихорадочно отбивался, однако сейчас, в ретроспективе, у меня возникает ощущение, будто произошло все, так сказать, в один вдох. Двое, пятеро, десяток врагов пали мне под ноги, в мертвенном свете вода вокруг почернела от крови, тела убитых и умирающих плотиной перегородили русло ручья, однако враги наседали и наседали. Удар, пришедшийся по плечу, казался достойным кулака великана. «Терминус Эст» выскользнул из ослабевших пальцев, и я, сбитый с ног тяжестью навалившихся тел, с головой погрузился под воду. Клыки противника вонзились в плечо, точно пара гвоздей, но – видимо, слишком боявшийся захлебнуться и утонуть – дрался он не в полную силу. Глубоко вонзив пальцы в широкие обезьяньи ноздри, я довольно легко свернул ему шею, хотя она казалась куда как крепче человеческой.
Задержав дыхание до тех пор, пока не выберусь из подземелья в туннель, я вполне мог бы спастись. Похоже, люди-обезьяны потеряли меня из виду, и мне удалось немного отплыть под водой вниз по течению, но тут легкие нестерпимо заныли, требуя воздуха, а стоило поднять голову над водой, враги вновь устремились в атаку.
Вне всяких сомнений, для каждого наступает час, когда ему суждено умереть. Этот я с тех самых пор неизменно считаю своим, а всю жизнь, прожитую после, – чистой выгодой, излишком, незаслуженным даром. Я остался без оружия, с онемевшей, располосованной клыками правой рукой. Видя это, люди-обезьяны осмелели, и эта смелость подарила мне еще пару мгновений жизни, так как спешащие покончить со мною враги изрядно мешали друг другу. Одного я встретил пинком в лицо, другой ухватил меня за сапог, дернул; над водой вспыхнул свет, и я – инстинктивно ли или по наитию свыше – поднял кверху выхваченный из-за голенища Коготь.
Словно вобрав в себя весь мертвенный свет, испускаемый телами врагов, и окрасив его цветом жизни, камень вспыхнул чистейшей лазурью, озарил подземелье от края до края. На миг люди-обезьяны замерли, как по сигналу гонга, а я вскинул самоцвет над головой, сам не зная, на что (если вообще хоть на что-то) надеюсь – перепугать их до полусмерти или на что-то еще.
Однако далее дело приняло совершенно неожиданный оборот. Люди-обезьяны не бросились в бегство, визжа от ужаса, но и атаки не возобновили. Все они дружно подались назад, так что ближайшие отодвинулись от меня шага этак на три, и пали передо мной на колени, уткнувшись лицами в каменный пол. Под землей вновь, как в ту минуту, когда я вошел в рудник, наступила полная тишина, нарушаемая лишь негромким бормотаньем ручья, но теперь я мог разглядеть все вокруг – от ближайших ко мне штабелей потускневших серебряных слитков до самого конца, до развалин стены, с которой спускались гурьбой люди-обезьяны, казавшиеся издали россыпью неярких огоньков.
Не отворачиваясь от них, я сделал шаг назад. Люди-обезьяны подняли головы. Выражения их лиц сделались человеческими. Увидев их в эту минуту, я понял: клыки, глаза-блюдца, огромные вислые уши – наследие бессчетных эонов нелегкой жизни во тьме. Когда-то мы, люди, – так говорят маги – были обезьянами и, горя не зная, жили в лесах, поглощенных пустынями столь давно, что названия их позабыты. Старикам, когда годы затуманивают их разум, свойственно впадать в детство. Быть может, и человечество, подобно дряхлому старцу, вернется к истлевшему прежнему облику, когда старое солнце наконец угаснет, умрет, оставив нас в темноте, среди груд костей? Увидевшему перед собой наше будущее – по крайней мере одно из возможных будущих, – мне стало жаль их, одержавших победу во множестве подземных сражений за жизнь, куда сильнее, чем тех, кому довелось пролить кровь той бесконечной ночью.
Как уже говорилось, я двинулся назад, сделал шаг, еще шаг, однако никто из людей-обезьян остановить меня не попытался. И тут я вспомнил об оброненном «Терминус Эст». Выйдя живым, целым и невредимым из безнадежной битвы, я презирал бы себя до конца дней, если б оставил его на поле боя. Мысль о его утрате казалась невыносимой, и я снова шагнул вперед, высматривая блестящий клинок меча в свете Когтя.
В тот же миг лица странных, уродливых созданий прояснились, засияли – судя по взглядам, эти люди надеялись, что я решил остаться среди них, а значит, чудесное голубое сияние Когтя тоже останется с ними отныне и навсегда. Но сколь бы ужасным ни казалось это сейчас, изложенное на бумаге, в действительности, на мой взгляд, ужасаться тут было нечему. Несмотря на все их звероподобие, жуткие лица людей-обезьян лучились благоговейным восторгом, и мне подумалось (как думается и сейчас), что если эти люди, обитатели сокрытых в глубинах Урд городов, во многих отношениях хуже нас, то во многих других отношениях, благословленные неприглядной, неуклюжей невинностью, намного нас превосходят.
Искал я и там и сям, оглядел дно ручья от берега до берега, но меча не оказалось нигде, хотя свет Когтя с каждой минутой сиял все ярче и ярче, так что вскоре от каждого из каменных зубьев, свисавших со свода огромного подземелья, потянулась вдаль длинная, как смоль черная тень. В отчаянии я обратился к коленопреклоненным:
