Едва его отрубленная голова с глухим стуком упала на землю, балухитерий протиснулся меж двух растущих вплотную друг к другу огромных деревьев, словно мышь сквозь трещину в каменной кладке. За деревьями открылась поляна, куда просторнее всех, что я успел увидеть в этом лесу, поросшая не только папоротниками, но и травой, испещренной пятнами солнечного света, не зеленоватого, но ярко-желтого, будто аурипигмент. Здесь Водал и велел воздвигнуть себе трон под балдахином из цветущих лоз, здесь он – так уж все обернулось – в минуту нашего появления и сидел рядом с шатленой Теей, судя и награждая сторонников.
Улегшийся на дно хаудаха в попытках освободить руки при помощи кинжала, Иона ничего этого не видел, зато я, стоя во весь рост, балансируя в такт мерным колебаниям спины балухитерия с поднятым кверху мечом, обагренным кровью от острия до крестовины, прекрасно видел все. В нашу сторону разом повернулась добрая сотня лиц, включая сюда и лицо экзультанта на троне, и сердцевидное личико его возлюбленной, и я словно бы их глазами увидел огромного зверя с залитой кровью грудью, и всадника без головы верхом на его шее, и себя самого – прямого, как статуя, с мечом, в плаще цвета сажи.
Соскользни я вниз и обратись в бегство либо подстегни исполина-балухитерия, тут бы мне и конец. Но нет, во власти духа, овладевшего мною при виде россыпи тел давным-давно умерших среди рудничных отвалов и вековечных деревьев, я даже не шелохнулся, а никем не направляемый балухитерий мерно, непоколебимо (соратники Водала поспешили раздаться в стороны, уступая ему дорогу) шагал вперед, пока не приблизился вплотную к помосту, поддерживавшему трон с балдахином. Здесь он остановился, и обезглавленное тело погонщика, качнувшись, рухнуло на помост, к ногам Водала; я же, склонившись за борт хаудаха, плашмя шлепнул зверя клинком под колено, затем под другое, и балухитерий, подогнув ноги, послушно опустился к земле.
Водал слегка улыбнулся. В улыбке его я прочел множество самых различных чувств, однако одним из них (а может, и главным средь них) оказалось веселье.
– Я послал людей за казнедеем, – сказал он, – и с поручением они, как вижу, справились.
Я отсалютовал ему мечом, подняв крестовину на высоту глаз; так нас учили приветствовать экзультантов, почтивших присутствием очередную казнь на Большом Дворе.
– Нет, сьер, к тебе доставили мастера не только в усекновении, но и в спасении людских голов: вот и твоя собственная, если б не я, в один прекрасный вечер скатилась бы на свежевскопанную землю.
Тут он пригляделся ко мне внимательнее, и не к плащу с мечом, а к лицу, и спустя недолгое время сказал:
– Да, ты и есть тот самый юноша. Неужели с тех пор прошло столько времени?
– Как раз достаточно, сьер.
– Об этом поговорим без лишних ушей, а сейчас я должен заняться делами публичными. Встань здесь, – велел он, указав на траву по левую руку от помоста.
Я слез с балухитерия, Иона последовал за мной, и два конюха увели зверя прочь. Затем нам пришлось подождать, слушая, как Водал отдает распоряжения, излагает планы на будущее, карает и награждает, наверное, около стражи. Надо заметить, все колоннады и арки, коими похваляются люди, – не более чем безжизненные каменные имитации стволов и раскидистых сучьев лесных деревьев, и здесь, на поляне, мне показалось, что между первым и вторым нет почти никакой разницы, кроме, пожалуй, цвета: если строения наших зодчих белы либо серы, то деревья коричневы или же бледно-зелены. Понятно, отчего Водала до сих пор не смогли одолеть ни солдаты Автарха, ни бессчетные толпы экзультантской челяди: он занял оборону в неприступнейшей крепости на всей Урд – куда необъятнее Цитадели, уподобленной мною этому лесу.
Наконец Водал распустил собравшихся, отправив каждого по своим делам, спустился с помоста ко мне, склонился надо мной, как я склонился бы над ребенком.
– Однажды ты сослужил мне службу, – сказал он. – За это я сохраню тебе жизнь, невзирая на все остальное, однако тебе, возможно, придется какое-то время погостить у меня. Зная, что жизни твоей ничто больше не грозит, согласишься ли ты послужить мне снова?
Воспоминаний о том туманном вечере, с коего я начал рассказ о собственной жизни, не смогла одолеть даже присяга на верность Автарху, принятая по случаю возвышения до подмастерья. Клятвы есть дело чести, пустяк в сравнении с оказанным другому благодеянием – ведь тут речь уже не о чести, о духе! Спаси однажды чью-либо жизнь – и ты принадлежишь ему до конца дней. Я часто слышал, что благодарности от людей ждать бессмысленно, но это не так: те, кто так говорит, неизменно ищут ее не в том месте. Оказавший истинное благодеяние другому становится, пусть ненадолго, на один уровень с самим Вседержителем и в благодарность за сие возвышение готов служить тому, кто подал для него повод, до самой смерти – так я Водалу и объяснил.
– Прекрасно! – подытожил он, хлопнув меня по плечу. – Идем. Неподалеку нам приготовлено угощение. Отобедайте со мной, а за обедом я расскажу вам с другом, что нужно сделать.
– Сьер, однажды я обесславил гильдию, к которой принадлежу. Прошу лишь об одном: не вынуждай меня обесславить ее снова.
– Все, что ты сделаешь, будет сохранено в тайне, – заверил меня Водал, и этим я вполне удовольствовался.
X
Тея
Всопровождении еще этак дюжины человек мы оставили поляну и, пройдя пешком около полулиги, вышли к накрытому столу, ожидавшему нас под деревьями. Усаженный по левую руку от Водала, я, пока остальные ели, лишь делал вид, будто ем, а сам пожирал взглядом его и его госпожу – ту, кого столь часто вспоминал, лежа на койке в ученическом дормитории нашей башни.
Спасая жизнь Водала, я – по крайней мере разумом – был еще мальчишкой, а мальчишкам любой из взрослых, кроме совсем уж тщедушных да невысоких, кажется великаном. Теперь я отметил, что ростом Водал не уступает Текле, а то и превосходит ее, а единокровная сестра Теклы, Тея, так же высока, как она. Тут-то мне и сделалось ясно: оба – действительно благородных кровей, а не простые армигеры вроде сьера Рашо.
Именно Тею я полюбил первой, преклоняясь перед ней, ближайшей спутницей человека, которого спас, Теклу же поначалу любил лишь из-за сходства с Теей. Теперь же (подобно зиме, весне и лету, приходящим на смену умирающей осени) я вновь полюбил Тею – оттого, что она была так похожа на Теклу.
– Да ты знаешь толк в женщинах, – заметил Водал.
Я опустил взгляд.
– Мне редко случалось бывать в приличном обществе, сьер. Прошу прощения.
– Что ж, твое восхищение я разделяю, а значит, и извинения ни к чему. Надеюсь, ты изучаешь ее изящную шею не с мыслями о ее рассечении надвое?
– Вовсе нет, сьер.
– Счастлив слышать. – Придвинув к себе блюдо с дроздами, он выбрал тушку покрупнее и положил мне на тарелку в знак особого благоволения. – И все же я, признаться, несколько удивлен. Казалось бы, человек твоего рода занятий должен смотреть на нас, злосчастных тварей, как мясник смотрит на скот.
