Гай стряхнул капли дождя с головы.
– Можно войти?
– Ну-у, даже и не знаю. Надо спросить начальницу.
Мэйтленд повернулся к дочери:
– Как ты полагаешь, можно человеку войти?
Но Вилли от потрясения лишилась голоса.
– Думаю, что это означает «да», – предположил ее отец жестом и предложил войти Гаю.
Гай перешагнул через порог и поставил чемодан на пол.
Он стоял и смотрел на нее, не говоря ни слова. Дождь прибил его волосы ко лбу, на лице лежала печать утомления, но ни один мужчина в мире не был так прекрасен!
Она попыталась вспомнить все, почему бы она не захотела его видеть и за что она могла бы выдворить его на улицу. Но голос ее не слушался, и она просто стояла и смотрела на него, смотрела и вспоминала его руки, когда она была в его объятиях.
Мэйтленд переминался с ноги на ногу.
– Э-э… кажется… кажется, я забыл что-то упаковать, – пробормотал он и незаметно выскользнул из комнаты.
Несколько секунд слышно было только, как с куртки Гая капают на пол капли дождя.
– Как мама? – спросил Гай.
– Она умерла, пять дней назад.
Он покачал головой:
– Мне жаль, Вилли.
– И мне…
– Как ты? У тебя все в порядке?
– Я… да.
Она отвернулась. «Я люблю тебя, – подумала она. – И тем не менее мы стоим тут, как чужие, обмениваемся любезностями».
– Я в порядке, – снова сказала она, словно чтобы убедить его и себя, что эти две недели сплошных страданий были сущим пустяком.
– Выглядишь неплохо, несмотря ни на что.
Она пожала плечами:
– Ты выглядишь ужасно.
– Я и не удивлен. В самолете поспать не пришлось. Да еще этот младенец кричал на переднем сиденье, всю дорогу от Бангкока.
– Бангкока? – Она нахмурилась. – Ты был в Бангкоке?
Он кивнул и усмехнулся.
– Вот она – моя работенка. Прибыл домой из Вьетнама, а через неделю меня требуют, говорят лететь назад… за Сэмом Лэситером.
Он сделал паузу.
– Признаюсь, я не очень-то обрадовался очередной посадке на самолет, но подумал, что раз надо, значит, надо.
Он помолчал, а потом тихо добавил:
– Ни один солдат не должен лететь на родину один.
Она подумала о Лэситере, вспомнила тот вечер в кафе у реки, лирическую песню на шуршащей пластинке, бумажные фонарики, пляшущие на ветру.
Потом увидела его тело, качающееся на волнах реки Меконг. И вспомнила черноглазую женщину, что любила его.
– Ты прав, – сказала она, – ни один солдат не должен возвращаться на родину один.
Снова возникла пауза. Она чувствовала, что он смотрит на нее и ждет.
– Ты бы позвонил мне…
– Я хотел.
– Но просто не было возможности, да?
– Возможностей было полно.
– Так тебе было все равно? – Она воздела глаза кверху. Вся ее боль, весь гнев вдруг вырвался наружу. – Две недели от тебя не было ни словечка! А теперь ты заявляешься в мой дом без предупреждения, бросаешь свой чемодан у меня в…
Последнее слово так и не наполнило ее уста, их наполнил он. Она оказалась захвачена мокрыми от дождя объятиями, и все, что она собиралась высказать, вся горечь в словах, все испарилось с одним этим поцелуем. Она лишь издала тихий стон, и ее охватил вихрь желания. Она уже не могла определить, где кончалась она и начинался он. Она лишь была уверена теперь, что он никогда и не покидал ее, что до конца дней своих он будет частью ее. Даже когда он отпрянул, чтобы взглянуть на нее, она была пьяной им.
– Я хотел позвонить, но не знал, что сказать…
– А я ждала, чтобы ты позвонил, ждала все эти дни.
– Наверное, мне было… не знаю, страшно, что ли.
– Страшно отчего?
– Услышать, что все кончено. Что ты отрезвишься и поймешь, что я того не стою. Но потом, когда я прилетел в Бангкок, остановился в гостинице «Ориенталь». Выпил на террасе за те деньки. Увидел такой же закат, те же лодочки на реке. Но без тебя это все было не то.
Он вздохнул:
– Черт! Да без тебя все не то.
– Ты ничего мне не сказал. Просто исчез, и все.
– Все как-то казалось, что не время сейчас еще…
– Не время для чего?
– Ты знаешь для чего.
– Нет, не знаю.
Он нервно помотал головой:
– Ну зачем ты усложняешь?
Она отошла на шаг назад и посмотрела на него долгим испытующим взглядом. Затем, улыбнувшись, сказала:
– А я и не обещала, что со мной будет просто.
– Вилли, Вилли, – он обхватил ее и крепко прижал к своей груди, – вижу я, что нам с тобой многое придется утрясти.
– Как, например?
– Например… – Он приблизился к ее губам и прошептал: – Кто спит на правой стороне кровати…
– Ах, это… – промычала она, касаясь его губами, – ты.
– А кто назовет нашего первенца…
Она уютно устроилась в его объятиях и вздохнула:
– Я.
– А кто первый скажет «я люблю тебя»?
Она ответила не сразу.
– Ну а это… – сказала она с улыбкой, – можно еще обсудить.
– Так не пойдет, – произнес он, прижимаясь к ней лицом.
Они смотрели друг на друга, и каждый ожидал услышать признание первым.
Все разрешилось обоюдно.
– Я люблю тебя, – услышала Вилли как раз в тот момент, когда те же слова сорвались с ее уст.
И смех их тоже раздался одновременно, светлый и радостный, и в нем была уверенность в будущем. Затем последовал поцелуй, согревающий, страстный, но такой непродолжительный, что ей хотелось еще.
– Все лучше и лучше получается.
– Что, признаваться в любви?
– Нет, целоваться.
– Ах, это… – пробормотала она и тихо добавила: – Тогда, может, повторим?
За окном послышался гудок, вернувший их обратно в реальность. Они увидели в окно еще одно такси, припарковавшееся у обочины.
Вилли нехотя высвободилась из объятий Гая.
– Отец! – позвала она.
– Иду, иду.
Ее отец вышел из спальни, снова надевая на себя куртку. Он остановился и посмотрел на Вилли.
– А почему бы вам не попрощаться по-человечески? – вежливо заметил Гай и направился к двери. – Я положу чемодан в машину.
