Возможно, впервые ситуация оказалась недоступной ни его хваленому интеллекту, ни его «божественному» чутью. Ведь если все в прошлом, и от былой любви, о которой так недавно рассказывала князю Августу донья Рапоза, ничего не осталось, Лиса должна была вести себя как-то иначе. Она и говорила бы по-другому или не говорила бы вовсе. Однако, с другой стороны, новая Лиса была ему непонятна и заставляла — из страха разрушить даже то немногое, что, возможно, между ними еще оставалось — держать дистанцию. Что он и делал, изо всех сил стараясь сохранить лицо. Непонятно только, перед кем? Перед собой или перед Лисой? Но, может быть, он был неправ?
«Пся крев!» — но Виктор просто не умел, хоть расстреляй, сделать то, что, возможно, и следовало теперь сделать.
Шагнуть к ней, обнять, поцеловать — он даже вспотел, представив Лису в своих объятиях — и что дальше? Бросить все, как есть, и, пробив «тоннель» утащить ее куда-нибудь в маленький горный отель, где их никто не знает и узнать не стремится. Унести, как пушкинский злобный карла Людмилу, и вывесить на двери — дня на два! — стикер с просьбой не тревожить? А она захочет? Да и нужна ли ей «африканская страсть» совершенно, в сущности, незнакомого мужчины, да еще так мало похожего на героев любовников, вроде Шона О'Коннари, как раз и способных на такую бурю по-определению? На всех этих джеймс бондах это ведь крупными буквами написано. От них подобного и ждут и, соответственно, прощают, и те, кого они тащат в постель, и те кто за этим наблюдает на экранах кинотеатров. А он? Как будет смотреться в этом амплуа он?
«Нет, — решил Виктор, представив себе, как бросает Дебору на спину прямо здесь, в эпицентре темпорального кризиса, и овладевает на глазах у очень удивленных его поведением Кайданова и красавицы-тени. — Не тот возраст, и характер не тот. Смешно будет и стыдно, и ничего более».
— Столько они не выдержат, — сказал он изо всех сил стараясь, что бы ничего такого Дебора в его голосе не услышала. — Воля ваша, «богиня», но я бы их уже куда-нибудь, да отпустил.
На самом деле ему не было до этих «всех» ровным счетом никакого дела. Во всяком случае, сейчас. И сказать Виктор хотел что-то совсем другое, но сказал то, что считал уместным, сказал и выжидательно посмотрел на Лису-Дебору, от желания поцеловать которую начинала банально кружиться голова.
«Как мальчишка, прости господи!»
Но вот странность, она ответила ему таким взглядом, что он чуть было, и в самом деле, не потерял голову.
— Еще одно дело, — неожиданно сказала Лиса. — И можно будет с этим кончать.
Что она имела в виду? Вполне возможно, что не только то, что она сотворила с городом и миром, но и тот тупик, загнанным в который, он сейчас себя ощущал. Могло статься и так, но могло — иначе.
7
— Сидеть! — Лиса и сама не ожидала, что приказ получится таким, как если бы это и не слово было, а удар плетью. Но почти освободившаяся уже из оков времени тварь обдала Лису такой волной ненависти вперемежку с дикой, неконтролируемой магией, что приказ получился на славу. Что называется, от души.
— Рыпнешься, убью, — сказала Лиса, садясь напротив незнакомой рыжеволосой женщины. — Назовись! — Она не искала слов и не пыталась запугать. Просто на чужую ненависть у нее имелась своя собственная, которой можно было жечь танки, не хуже чем «коктейлем Молотова». — Ну! — сейчас Лиса была на таком градусе вспыхнувшего при соприкосновении с этой мразью гнева, что готова была наделать настоящие глупости, за которые потом наверняка стало бы стыдно. — Говори, сука, или я тебе мозги вскрою. Хочешь попробовать?
Это подействовало, но не потому, что женщина испугалась. Она не боялась, а ненавидела, что было более чем странно, потому что «ссучившиеся» обычно боятся. Боятся и предают, и снова боятся, но уже тех, кого предали.
— Убивай! — сказала, как выплюнула, женщина и без страха приняла взгляд Лисы.
— Убью, — Лиса не кривила душой. Участь нюхачки была решена, играй та в «кто кого переглядит» или нет. Но ее встревожил накал страстей и уже вполне очевидная — ощущаемая Лисой — мощь этой гребаной власовки. Такая сила и такая ненависть вещи редкие, и выбросить их «в мусор», было не по-хозяйски. — Убью, — повторила Лиса. — Но сначала поговорим. Не возражаешь?
— А если возражаю? — неожиданно женщина взяла себя в руки и заговорила совершенно другим тоном, спокойным, даже насмешливым.
«Та еще штучка… И где же такие вырастают?»
— Совсем неинтересно? — спросила Лиса и машинально сотворила себе стакан виски и черную сигарету.
И тут что-то произошло. Что-то в ее действиях заинтересовало незнакомку настолько, что она даже ненавидеть на мгновение перестала, охваченная совершенно неуместным здесь и сейчас чувством удивления и даже, пожалуй, изумления.
— Ты Рапоза?
Чего было больше в ее голосе, ужаса или все-таки изумления?
— Встречались? — Но, уже задавая свой вопрос, Лиса узнала даже больше, чем хотела спросить, привычно получив знание неизвестно откуда в готовом виде.
«Ох!» — Ей захотелось оглянуться, но такого Лиса себе позволить не могла. Тем более теперь.
— Я твою ауру запомнила, — казалось, силы неожиданно покинули собеседницу, и перед Лисой осталась опустошенная, сожженная внутренним черным огнем душа, глядевшая на Лису сквозь выцветшие вдруг, ко всему безразличные глаза. — И там, и здесь.
Последние слова и вовсе прозвучали, как затухающее эхо.
— Убей меня, Рапоза.
«Вот же! Мать перемать!»
— Я хочу знать, зачем? — Твердо ответила Лиса, чувствуя, как сжимается от боли еще минуту назад полное счастья сердце. — Зачем?
— Такие, как мы не должны жить.
«Вот даже как… Не должны… А что же нам делать, несчастным?»
— Ты «холодных» тоже чувствуешь? — Вопрос был не о главном, но главное Лиса уже поняла, и говорить о нем просто не могла.
— Не всех, — слова давались женщине с трудом. То, что с ней сейчас происходило, было похоже на обвальный уход. Она, и в самом деле, была уже далеко, и слова оттуда были едва слышны. — Не всегда…
«Она вела Кайданова от самого Мюнхена, но как это возможно?!»
— Как тебя зовут?
— Чара…
«Чара… Сволочи!» — Гнев вернулся к ней столь стремительно, что Лиса даже не заметила, как это случилось. И изумление исчезло, уступив место… Чему? Такого нечеловеческого чувства она просто никогда не испытывала. Кажется, даже в «гестаповской больничке» ее эмоции были на порядок слабее.
Стеклянный воздух вздрогнул и потек. Стены кафе занялись каким-то холодным «потусторонним» пламенем ненормального зеленовато-оранжевого цвета. Но Лиса этого даже не заметила, перестав быть человеком и превратившись в беспощадную богиню воздаяния. Она судила, и суд ее был краток и жесток.
