Они медленно спустились с холма и пошли между превратившимися в черный камень телами. Впрочем «антрацитом» стала не только живая плоть. Одежда, оружие, кольчуги и шлемы, древки копий и знамен, и сами эти наконечники и знамена, все было теперь черным и вечным, отдаленно напоминая какой-то грандиозный, созданный больной фантазией скульптора и архитектора военный мемориал. Однако и эта мысль всего лишь прошла по краю сознания и исчезла, поглощенная мощным, ни на что не похожим впечатлением, которое производило открывшееся перед ними поле брани. Смерть, вечность, тишина…
Тишину нарушила Дженевра.
— Это я, — сказала она, останавливаясь. — Тогда меня звали Шаед Ши.
«Не знающая страха…» — Кайданов увидел распростертую на черной земле фигуру и сразу же понял, что все так и есть. Это была Дженевра, хотя даже понять, что это женщина, а не мужчина, можно было только по оставшемуся открытым лицу с тонкими изящными чертами и распахнутыми в вечность черными глазами.
Женщина лежала, упав навзничь, держа в раскинутых в стороны руках что-то наподобие короткой алебарды и круглый щит. Тело ее было скрыто под окаменевшими складками короткого черного плаща, но ноги и руки, закованные в кольчатую броню были хорошо видны. И еще, разумеется, лицо… Шаед Ши улыбалась.
— Славная смерть, — неожиданно для самого себя сказал Кайданов и склонил голову в память о бесстрашной женщине, которая много тысячелетий назад с улыбкой на губах встретила смерть, уже поймав перед этим своим когда-то живым и, наверняка, красивым телом два колющих удара листовидных копий в грудь, рубящий — мечом в левое бедро, и стрелу, обломок которой, по-прежнему, торчал из ее правого плеча.
— Идите, — сказала Дженевра каким-то неживым голосом. — Идите дальше. А я побуду с ней.
Она так и сказала, и в ту же самую секунду Кайданов почувствовал, что, действительно, должен идти. Это не был зов или что-то в этом роде, позвавшее его вдруг в глубину поля мертвых. Это было похоже на то, как если бы кто-то обвязал его сердце тонкой, но не поддающейся разрыву нитью, а потом тихонько потянул… Куда?
«К себе…» — И Герман пошел, отметив, однако, краем сознания, что Рэйчел по-прежнему идет рядом, хотя ее руку он больше в своей не держал.
Он не смог бы сказать, сколько времени брели они вдвоем среди хаоса, образованного черными фигурами, среди которых попадались, как он теперь видел, не только люди, но и животные. Кони, псы, волки и тигры… и даже одна огромная птица, показавшаяся Кайданову похожей на горного орла. А потом он увидел себя и сразу же понял, что это он и есть, хотя внешне на этого человека не был похож ни нынешний Герман, ни тот, каким родила его земная мать.
Мужчина стоял, широко расставив ноги и высоко вознеся над головой длинный двуручный меч. Грудь его была похожа на шкуру дикобраза, так много стрел пробили длинную — до колен — кольчугу, но на лице не было и следа муки, вызванной болью, а только слепая ярость дерущегося не на жизнь, а насмерть бойца. Так и умер. Стоя. Вознеся свой тяжелый меч в последнем замахе.
Кайданов без интереса взглянул на тех, против кого сражался в свой последний миг Дег Ях Шанно, и посмотрел на женщину, к которой подошла Рэйчел. Женщина эта, по-видимому, сражалась, стоя спиной к спине с Дегом, но в тот момент, когда к ним пришла смерть, она уже сидела на земле, опираясь спиной о правую ногу мужа. Она обессилела от ран, но была еще жива и в последнем усилии — а то, что оно последнее, и сомневаться не приходилось — поднимала навстречу врагам свое короткое копье.
«Шир, сладкая моя Шир…»
И в этот момент к нему пришло понимание.
Впрочем, не совсем так, или совсем не так. Сначала пришло чувство.
«Нет!» — почувствовал Кайданов и только тогда понял, что никогда не любил и не будет любить Шир Сес Шаар. Ее любил другой. Но Дег мертв, и возлюбленная его Шир тоже. Давно. Долго. Так долго, что седая древность Земли кажется по сравнению с этой бездной времен близким «вчера». А он, Герман Кайданов, любит и всегда будет любить Рэйчел Белброу — «Белброу… Белобров?» — и…
«Да, — понял он, когда вслед за чувством пришло понимание. — Так все и есть».
И он выпрямился и окинул взглядом это ужасное место. И у него получилось, потому что не мог же он, на самом деле, стоя посреди всех этих лежащих, сидящих и стоящих фигур, увидеть все поле разом, да еще и так, что, видел его как бы со всех сторон, различая при этом любую даже самую мелкую деталь. Не мог, но смог. Увидел, и значит, у него действительно получилось. И вот тогда понимание стало наконец знанием.
Не важно, что бойцы, кем бы ни были они в жизни и в смерти, сражались примитивным оружием средневековья. На самом деле, и сейчас, на пороге двадцать первого века, произвести на Земле такую сталь не смогла бы ни одна страна. И никакие высокие технологии не помогут, потому что люди умеют лить отличную сталь, но то, чем сражались эти бойцы, когда бы и где они ни жили, обычной сталью не было. Физика и химия были здесь ни при чем, потому что эту «сталь» не плавили, а создавали. И раньше и теперь, все, что находилось на этом поле, было пронизано токами бессмертной волшбы, над которой не властно даже время.
Все эти люди были магами, вот в чем дело. Не в их жизни и смерти, а в том, что являлось сутью этой жизни и оказалось в конце концов причиной гибели.
«Магия…»
Никто, вероятно, не сможет уже объяснить, что произошло на этом смертном поле на самом деле. Однако Кайданов понял главное. Здесь случилось страшное и грозное чудо, всю огромность которого отказывалась принять даже его не вполне человеческая душа. В сущности, могло случиться и так, что само это бескомпромиссное сражение воплотилось тогда в волхование невероятной мощи, сразившее и тех, кто его породил, но сохранившее их для вечности. А дальше… Как ни странно, картина дальнейших событий сложилась у Германа сразу, и он принял ее без колебаний, даже сознавая, что, вполне возможно, все было не так, а по-другому. Но ему не нужны были подробности, он знал главное.
Миры — и неважно, планеты ли это, летящие вокруг звезд, удаленных друг от друга на тысячи или миллионы световых лет, или иные реальности, физической природы которых он не мог себе даже представить — миры эти не изолированы и отдельны. Они встречаются когда-то и где-то, случайно или нет, соприкасаются, проникая один в другой, что, возможно, случается крайне редко и с разной степенью взаимопроникновения. Но когда это все-таки происходит, тогда-то в мир и приходит магия. Потому что Исток не мертв, и души павших на этом скорбном поле волшебников не исчезли без следа. Они прорываются в новый мир и «ищут» тех, кто готов принять этот тяжкий и великий дар, даже если сами люди этого не желают и не подозревают о том, что такое возможно. Не душу, а только часть ее, но и этого достаточно, потому что тот Кайданов, который впервые ощутил в себе необычную силу в далеком уже 1971 году, и тот, каким он был до этого, два совершенно разных человека. Конечно, в нем самом, как и в Рэйчел или Лисе, оставалось слишком много человеческого. И этим все они отличались от Дженевры и Персиваля, и от других «людей» Виктора, которые, даже став настоящими людьми, несли в себе гораздо больше черт породивших их сущностей, чем можно было найти в Монголе, Наблюдателе или, скажем, в Зигфриде. Однако и это неважно. Важно другое. Убьют их — его, Виктора, Лису и Рэйчел — убьют всех прочих магов, как убивали и убивают их, по-видимому, не только сейчас, на Земле, и, возможно, не только на Земле, ничего это не изменит. Никуда магия не денется. Она все равно вернется. Когда-нибудь, где-нибудь, но вернется и, тогда, начнется новый виток бесконечной войны.
