Кайданов опустил взгляд и посмотрел на все еще зажатую в руке пачку денег. В тусклом розоватом свете, пролившемся из окна над головой, он рассмотрел денежные знаки. Это были четвертные, и было их много, так много, что у него закружилась голова.
3
Девушка оказалась просто чудо. Все схватывала на лету и испуга не выказывала, хотя и боялась, конечно. И вопросов лишних не задавала, даже если они у нее были. И еще глаза…
«Как это называется? — спросил он себя. — Узкий разрез глаз? Господи, если ты есть, и это описание такого чуда?»
Высокие скулы, огромные, но узкого разреза зеленые глаза, полные четко очерченные губы… Красавица!
«И ты ее отпустишь?» — спросил он себя.
«А что я должен делать?»
«Ты еще пожалеешь!» — это было ясно и без того, чтобы «произносить вслух». Естественно, пожалеет.
«Да-да, пожалею. Пожалею и заплачу».
— Иди, — сказал он ей. — Иди. И постарайся уцелеть!
Она что-то почувствовала — «ведьма!» — и обернулась, но опоздала, он был уже за ее спиной. А потом Некто спрятался в тени ближайшего дома и, растворившись в ней так, как умел, вероятно, один только он, долго смотрел Лисе вслед.
4
Очнулся Кайданов только в поезде. Проводница начала разносить стаканы с чаем. Кто-то из попутчиков окликнул его, и Герман как будто проснулся от тяжелого полного пугающих видений сна, с удивлением обнаружив себя, лежащим на не застеленной верхней полке, в купе уносящегося в неизвестность поезда. Судя по всему, до этого момента он пребывал в полуобморочном состоянии. Во всяком случае, более или менее отчетливо прошедший день вспоминался только до того момента, как он услышал за спиной шум мотора приближающегося к ним с Лисой автомобиля, почти сразу сменившийся противным, дерущим за душу визгом тормозов. Все остальное тонуло в тумане. Помнился только властный голос незнакомца, возникшего из ниоткуда и в никуда затем исчезнувшего.
«Некто по имени Никто», — Кайданов напряг память, но, как оказалось, напрасно. Ни того, как он ушел с улицы Тургенева, ни того, как ехал в автобусе к вокзалу — ведь не пешком же он шел? — Герман вспомнить не смог. Припомнилось только размытое невнятное пятно дома Ипатьева, который он, вероятно, увидел из окна автобуса, и все. Зато слова страшного («Да, да, — признался себе Кайданов. — Страшного!») человека, сказанные на пустой («А почему, собственно, пустой, ведь не поздно еще было?») вечерней улице, звучали в его ушах так, как если бы, он услышал их только пять минут назад.
«Ужас! — подумал он, спускаясь с полки. — Мы попали в руки афериста!»
И в ту же секунду, вероятно, потому что ему пришлось расплачиваться за чай и постельное белье, Кайданов вспомнил о пачке денег, ощутимо оттягивавшей внутренний карман пиджака.
«Если там действительно деньги, значит…» — не додумав этой достаточно простой мысли, Герман сунул руку в карман и на ощупь вытянул из пачки одну купюру, но сдачи с двадцати пяти рублей у проводницы, естественно, не оказалось, и Герману пришлось выгребать из карманов брюк мелочь.
«Настоящие…» — Кайданов вышел в коридор, прошел к туалету, но там была очередь, а в тамбуре курили. Так что, не солоно хлебавши, то есть, не реализовав мгновенно возникшее у него острое желание рассмотреть всю эту гору денег, он вернулся в купе и присоединился к двум едущим в командировку средних лет теткам и отпускному подполковнику-артиллеристу, еще не старому, но уже почти совершенно седому. Попутчики уже разложили на столе снедь и принялись за поздний ужин, впрочем, как тут же подумал Кайданов, начинать путешествие без того, чтобы сначала перекусить, в России не принято.
— А вы, я вижу без вещей, — добродушно сказал подполковник, оборачиваясь, и обе женщины, устроившиеся на полке напротив, дружно посмотрели на Кайданова. — Да вы присоединяйтесь, товарищ, у меня на двоих хватит.
— Спасибо, — выдавил из себя улыбку Кайданов, присаживаясь рядом с военным. — Я не голоден.
Как ни странно, он действительно совершенно не испытывал чувства голода, хотя даже не помнил, когда в последний раз ел.
«Возможно, утром, — подумал он рассеянно. — Или я все-таки обедал в институте?»
Под любопытствующими взглядами попутчиков, Кайданов взял со стола упаковку с двумя сахарными кубиками и, разорвав бумагу, опустил их в чай, который был, на его вкус, конечно же, жидковат, но зато оказался обжигающе горячим.
— Случилось чего? — сочувственно спросил военный.
— Случилось? — переспросил Кайданов, мучительно соображая, что соврать. Он ведь и, в самом деле, ехал в поезде без вещей и выглядел, надо полагать, не лучшим образом.
— Да, случилось, — сказал он наконец. — Тетка из Москвы позвонила…
Сказав это, Герман вдруг испугался, что не помнит точно на каком поезде и куда он едет.
«А что если это не московский поезд?»
— Дедушка умирает, — обреченно закончил он, надеясь, что с поездом не ошибся.
— Так ты, значит, так и подхватился? — Переходя на «ты», спросил военный.
— Она мне на работу позвонила, — пожал плечами Кайданов. — Мы поздно работаем. Ну я у ребят денег одолжил и прямиком на вокзал.
— Ну и молодец! — хлопнул его по плечу подполковник. — Присоединяйся! Меня, между прочим, Борисом зовут.
— Герман, — протянул руку Кайданов.
Аппетита у него на самом деле не было совершенно, но Борис и женщины — экономист Варвара Гавриловна и инженер-конструктор Елена Евгеньевна — настаивали, и отказываться стало совсем уж неудобно. Так что следующие полчаса прошли в неспешном пустом разговоре с попутчиками, сопровождавшем трапезу, само собой, не ограничившуюся котлетами и пирожками с капустой, крутыми яйцами и прочей домашней снедью.
— Выпьем, — предложил подполковник, доставая из чемодана бутылку водки, и вот от этого предложения Кайданов не отказался бы даже из вежливости.
Ему было плохо. Это он только сейчас вдруг осознал, как ему плохо. В голове стоял туман, мысли путались, и водка представлялась замечательным средством, как от этого невнятного нездоровья, так и от тяжести на сердце, которую Герман чувствовал едва ли не впервые в жизни, и с непривычки, просто не знал, куда себя деть.
— С удовольствием.
5
Засиделись за полночь. Поезд ритмично стучал на стыках. За окном проносилась тьма, а в купе было тепло и уютно, и водка, которую Кайданов, вообще-то, не любил, уходила легко и незаметно, согревая тело и освобождая сердце от непривычной тяжести. Однако, после очередного возвращения из тамбура, куда они с Борисом выходили покурить «на сквознячок», они застали женщин уже в постелях. Свет был выключен, светились только синие ночные лампочки в изголовьях полок. Намек был, что называется, понятен без пояснений: пора спать. Они переглянулись, Борис пожал плечами, как бы показывая, что делать нечего, и, быстро допив оставшуюся в бутылке водку — там как раз и оставалось по четверти стакана на человека — стали устраиваться на ночь.
