— Где ты был, герой, — сказала Нора, глядя на Михеля, но Челу показалось, и, вероятно, не зря, что говорит она сейчас именно с ним. — Когда Цапля с Десятником и Камилом грохнула весь штаб ГСВГ
[26] в Вюнсдорфе? А? В пеленки писал?
«А где был тогда я? — спросил себя Чел. — Тоже писал в пеленки?»
— Ну мало ли что?! — окрысился Михель. — У Петена, между прочим, тоже заслуги перед Францией имелись, и не малые!
— Так, ты, сученок, Цаплю в коллаборационизме обвиняешь? — подняла брови Нора. — Я тебе, мальчик, вот что скажу. Домохозяек жечь куда как проще, чем одного Вальдхайма
[27] завалить!
— Ты хочешь сказать, что Цапля имела отношение к Брюсселю? — Птица от удивления забыла даже, насколько она крутая. — Ты это хочешь сказать?
— Ну, учитывая, что физиономия Цапли уже красуется на всех углах, большой тайны из этого делать смысла нет, — пожала плечами Нора. — В семьдесят девятом, мы были там вместе.
— Снимаю шляпу, — сказала Птица, откидываясь на спинку стула.
— Это что-то меняет? — равнодушно спросил Витовт.
— Ничего это не меняет! — заявил Михель. — Карл вон тоже…
— Цапля никого никому не сдавала, — осадила его Нора.
— Согласен, — кивнул Годзилла. — Она всего лишь дезертировала, впрочем, как и многие другие.
— А ты чего бы хотел? — вкрадчиво спросила Нора, стряхивая пепел с сигареты. — Чтобы все собрались в колоны Und vorwДrts mit den Liedern?
[28] Айне колонне марширен, цвайте колонне марширен…
— Ты знаешь, сколько народу в Городе? — спросил Витовт. — Если бы все собрались…
— Мы никогда не соберемся вместе, — тихо и печально ответила Нора. — Это фантазии, парень, опасные, беспочвенные фантазии.
— Кто бы говорил!
— Я, — чувствовалось, что Нора находится на пределе выдержки. — Я! Я, которая… Впрочем, неважно. Я тоже сначала не хотела с ней говорить, и она, я думаю, не от хорошей жизни ко мне пришла. Но у нее есть дело, и я за нее прошу.
— Ты это ты, — начала было Птица, но Чел ее перебил, он уже все решил, хотя и не был уверен, что поступает правильно.
— Пусть приходит, — сказал он и посмотрел Норе в глаза. — Передай ей, что ворота ей откроют. И шепни мне, пожалуйста, ее псевдо.
— Спасибо, — Нора ответила ему твердым взглядом, в котором не было благодарности, но зато появилось уважение. — Кто-нибудь сможет поговорить с нею в двенадцать по Гринвичу?
— У нее форс-мажор?
— Я не знаю подробностей, — покачала головой Нора. — Но думаю, что да.
— Хорошо, — согласился Чел. — В двенадцать по Гринвичу в Цитадели. Пусть спросит меня или Людвига. Один из нас будет с ней говорить. Спасибо, Нора, приходи к нам еще. Приходи просто так. Придешь?
— Приду, — кивнула Нора, вставая из-за стола. — Спасибо.
Она нагнулась к его уху и быстро, но отчетливо произнесла имя.
— Рапоза, — сказала она, выпрямилась, и пошла прочь.
«Рапоза, — повторил мысленно Чел. — Рапоза, мать твою так!»
2
— Проснулся? — спросила Викки, когда он открыл глаза. — Как было?
— Никак, — ответил он, нехотя, и сел в постели. Как ни странно, чувствовал он себя не просто не отдохнувшим, что было бы, в принципе, естественно, но напрочь разбитым. Разобранным на части, как любит выражаться Поль. И вот это было совсем неожиданно.
— Покатай меня на коленках! — шепотом попросила Викки и придвинулась ближе. Она была красивая, Викки Шин, и чертовски соблазнительная, и она уже давно, почти два года, была его женщиной.
«За все надо платить, — сказал он себе обреченно. — За привязанность тоже. Кто сказал?»
— Иди ко мне, — он легко, как ребенка, поднял женщину и перенес ее на себя. — Если тебе нравится лежать на камнях, то так тому и быть.
— Ха! — только и успела сказать Викки, но продолжить он ей не дал, закрыв рот поцелуем.
«Сент-Экзюпери, — неожиданно вспомнил он. — Бог ты мой! Это же было в Маленьком Принце!»
А между тем, руки его привычно действовали, как если бы были наделены собственным отдельным разумом.
«Вот именно, — подумал он, лаская кончиками пальцев ее затылок, и проводя другой рукой вдоль позвоночника. — В этом-то и суть. Из моего лексикона напрочь исчезли слова, обозначающие чувства. Разум, интеллект, а где же, помилуй мя боже, душа?»
Душа… Если, конечно, ее не придумали попы, то его душа давно уже выгорел дотла, уничтоженная ненавистью и отчаянием. О, да! На этих кострах можно было жечь не только книги.
«Но что, тогда, осталось?» — кожа у Викки была шелковистая, нежная, скрывающая под собой упругую податливую на ласки плоть, и сейчас, всего лишь секунды спустя, после того, как он коснулся губами ее губ, трудно было уже сказать, что происходит между ними на самом деле: для нее он старается или для себя?
«Я чудовище», — сказал он себе, но не почувствовал ни раскаяния, ни обиды. Такие слова давно уже ничего для него не значили. По-видимому, человек, сознательно назвавшийся Тварью, заслуживал самого пристального внимания психиатров, которым, впрочем, дорога к нему была заказана. Другое дело, что он все это прекрасно понимал и сам, знал, что с ним происходит, но не имел сил остановиться и что-либо изменить. Это, как летишь под уклон и знаешь, что впереди обрыв и полет в один конец, но падение имеет и свою собственную ценность. Оно завораживает, увлекает, и тебе уже просто все равно, что там, в конце.
3
Два года вместе, много это или мало? Если говорить о какой-то форме семейной жизни, наверное, немного. А если о любви?
«А что, кто-нибудь говорит о любви?»
Кайданов вышел из душевой кабинки, быстро вытерся, взглянул озабоченно в зеркало, и решил, что сегодня может еще не бриться. Как ни странно, ему это даже шло, во всяком случае, так утверждала Викки и журналы для мужчин. Он пожал плечами и, как был, то есть в чем мать родила, вышел из ванной и пошел в спальню одеваться. Викки чем-то гремела на кухне, но вряд ли готовила, во-первых, потому что делать этого не умела и не любила, а во-вторых, потому что ни он, ни она все равно никогда не завтракали. Однако одежду она ему все-таки приготовила, проявив обычную для нее заботливость.
Как ни посмотри, времени, чтобы узнать друг друга, вполне должно было хватить, однако Кайданов не был уверен, что знает Викки достаточно хорошо, а прочесть ее мысли, хотя это было бы весьма любопытно, он просто не мог. И не кантовский моральный императив был тому виной, а тот простой факт, что Викки «не сканировалась». Абсолютное мертвое пятно, причем в прямом, а не в переносном смысле. Ее и детекторы-то в обычном случае с трудом брали, но если она хотела, то становилась и вовсе невидимой для любых средств инструментальной разведки, включая фото- и видеокамеры, ну, а колдуны, не исключая Кайданова, ее присутствия не ощущали вообще.
